— И сейчас тоже. — Римона произнесла это не совсем уверенно.
— Сейчас?
— Верно, — подтвердил Азария, — и сейчас слышится издали какое-то завывание. Возможно, кто-то прячется там. А мы вышли, не взяв оружия.
— Индейцы! — возликовала Анат.
— Есть и ветер, — сказала Римона, — и запах дыма, но я почти уверена, что это дым нашего костра, который ты, Азария, развел для нас.
Анат же предложила:
— Может, кто-то хочет курицы? Тут осталось немного. Еще есть два апельсина. Иони, Уди, Азария, если кто-то хочет, пусть ест, а кто сыт и устал, может положить свою голову нам на колени. Времени достаточно.
Из путешествия по склону холма Уди вернулся не с пустыми руками: между валунов нашел он ржавую оглоблю, обрывки кожаной упряжи и лошадиный череп, пугающе, словно в злорадной улыбке, скаливший желтые зубы. Все это должно было украсить лужайку перед его домом, придав ей свойство, которое Уди любил обозначать словом «характерность». Он даже задумал провести раскопки — не сегодня, а когда удастся пригнать трактор, — чтобы извлечь из земли на старом, заброшенном кладбище скелет, который можно будет укрепить стальной проволокой и поставить на лужайке — пусть работает пугалом, отгоняет птиц, удивляя и зля весь кибуц.
Иони вспомнил сон, виденный им нынешней ночью. Утром, когда Римона рассказала ему, что снилась ей черепаха, умеющая взбираться на стену, он собирался поделиться с ней: «Римона, я видел еще более странный сон…» Но в тот момент ему не удалось припомнить ничего, кроме мертвого араба, и, только когда Уди заговорил о пугале, а Азария сказал: «Будь осторожен, Уди! Как бы одна из птиц, которых будет отгонять твое пугало, не оказалась душой умершего араба да не выклевала тебе глаза», только тогда вдруг вернулся к нему сон, и Иони вспомнил, что во сне происходило.
А было так: я занял естественную позицию на склоне холма, в удобной выемке меж базальтовыми валунами; с этого места открывается отличный вид на фруктовый сад, равнины, холмы, что напротив, на вход в ущелье. Я получил четкий приказ — открыть огонь по сирийским коммандос, которые все еще шастали в округе. Воздух был жарким, пропыленным, пропитанным слабым запахом жженых колючек и застарелого кала. В сильный бинокль я тщательно разглядываю — по установленному порядку — сначала холмы, затем вход в ущелье, затем фруктовый сад и вновь вход в ущелье, которое кажется мне самым опасным местом. Но кругом тихо и пустынно. Только зеленые мухи ожесточенно досаждают мне, так что я вынужден потрясти головой, сменить позу, повернуть голову назад, и тут у меня застывает кровь в жилах: прямо за моей спиной, на расстоянии четырех-пяти шагов, не более, спокойно стоит сирийский коммандо и улыбается с лукавой наивностью зловредного мальчишки, который словно хочет сказать мне: «Вот. Гляди. А я все-таки тебя перехитрил». «Врешь, голубчик, ты меня не перехитрил, — процедил я в ярости. — Твои поднятые руки сжаты в кулаки, и кто знает, что ты там скрываешь, что замыслил. Кроме того, я получил совершенно четкий приказ. Сожалею».
А вслед за этим мне предстоит подойти к продырявленному телу, перевернуть его пинком, поискать какую-нибудь вещицу на память, возможно удостоверение или фотографию, чтобы мне поверили, когда я сообщу, что уничтожил тебя, а еще для того, чтобы не забыл я тебя спустя долгие годы. Но выясняется, что в этом нет нужды; я никогда не смогу тебя забыть: растрепанные волосы, высокий лоб, твердый подбородок, множество мелких морщин в уголках твоих глаз. Это Ионатан Лифшиц, который смотрит на меня из зеркала всякий раз, когда я бреюсь в ванной. Мне следует вернуться в свой окопчик и дальше наблюдать за входом в ущелье. Возможно, там до сих пор ползают остальные, которых я обязан прикончить. Я прикрою твою голову старым мешком, но твой правый ботинок с оторванной подметкой разевает на меня пасть с клыками-гвоздями, словно смеется надо мной…
Я поднимаюсь, встаю с постели, испуганный, весь в холодном поту. Три часа ночи. Дождь на улице прекратился. Босиком, не зажигая света, чтобы не проснулась Римона, словно в тумане, я иду к окну. Всеми клеточками кожи всматриваюсь и вслушиваюсь в непроглядный мрак. Тени холмов в лунном свете. Значит, тучи рассеялись и наступает просветление. Тени кипарисов в саду. Лягушки. Цикады. Дует слабый ветер. Вдалеке стучит паровой насос. Белый, смертельно бледный отсвет фонарей на заборе. Всё как всегда. Ничего нового. Я все еще здесь. Не поднялся и не ушел. Нет ничего нового. Мой отец своим путем, по-видимому, пришел точно к тому же выводу. Я вернулся в постель и уснул как убитый. До самого утра. А утром светило солнце, и мы решили пойти на прогулку.