— Послушай! — Славка приподнялся на локте. — Я только сегодня понял, что за чувствительная машина самолет.
— Ты думал, самолет — это трактор, — влез в разговор Миша.
— Я думал, самолет — это средство для перевозки винограда, — не остался в долгу Славка.
— Вино небось любишь пить, — беззлобно проворчал Миша, и вдруг лицо его неожиданно изменилось: — Что такое? Одной простыни не хватает!
— Алик ее на парашют пустил, — съязвил Славка. Глаза Миши мгновенно округлились.
— Слушай, друг, я тебя предупреждал, что курить вредно? Предупреждал. Начальство засечет — я умываю руки.
Славка погасил сигарету и выбросил ее в форточку.
— Князь, я сделал это только ради тебя — иначе ты никогда не сумеешь пересчитать эти дурацкие наволочки.
— Спасибо. — Миша от умиления чуть не прослезился.
Славка снова рухнул на кровать и, задрав ноги, спросил:
— Князь, а сколько у тебя в школе по математике было?
Никита, не найдя в своей тумбочке крем для обуви, вышел в коридор. Как он и ожидал, им воспользовался Черепков. Алик знал, что и где у кого лежит, и пользовался чужими вещами без зазрения совести, прямодушно полагая, что в училище все должно быть общим.
Дневальный по эскадрилье Сережка Бойцов наблюдал за Черепковым и от избытка энергии через равные промежутки времени отбивал чечетку.
— Алик, — Сережка подмигнул ребятам, — а ты знаешь, что ты будущий Герой Советского Союза?
— Не знаю, — простодушно ответил Алик, рассматривая свои до блеска надраенные ботинки.
— А я знаю. И мама твоя знает. — Сережка оттопырил уши. — Взлететь с такими тормозными парашютами — подвиг.
Ребята схватились за животы, а Сережка, сияющий и довольный, вновь задрыгал ногами. Из кубрика с простыней в руках выскочил взбешенный Джибладзе. — Прекрати! — крикнул он дневальному. — Я из-за тебя третий раз со счета сбиваюсь.
— Есть! — вытянулся Бойцов. Но как только старшина скрылся, забывшись, снова прошелся в чечетке.
— Два наряда вне очереди! — крикнул из-за двери Миша.
Отомщенный Алик, уперев руки в бока, ехидно улыбнулся:
— На камбузе плясать будешь, прямая дорога в ансамбль Александрова. Вот так! — И он отбил своими сверкающими ботинками несколько тактов.
Дверь, казалось, соскочила с петель.
— Еще два наряда получишь! — проревел Миша, энергично наливаясь кровью.
— Больше трех не имеешь права, — обескураженно заметил Бойцов.
— А это мы посмотрим, — прогудел старшина. — Хоть бы плясать умел…
— А ты умеешь? — обиделся Сережка.
Миша брезгливо повел губой:
— Алик, где гитара?
— Сделаем.
Алик мгновенно раздобыл где-то семиструнку, настроил ее и подобострастно спросил:
— Лезгинку или русский народный танец «Ах, у дуба…»?
— Иди за мной.
Ребята скрылись в каптерке, плотно закрыв за собой дверь.
Никита, насвистывая, чистил в умывальнике ботинки, как вдруг услышал чьи-то легкие, почти бесшумные шаги. Так умел ходить только прапорщик Харитонов. «Надо ребят предупредить». Никита выскочил в коридор. Прапорщик распекал за что-то дежурного второй эскадрильи. Никита хотел было проскочить в каптерку, но Харитонов, заметив его, пригрозил пальцем и быстрым, неслышным шагом двинулся к месту происшествия.
Харитонов в училище был личностью легендарной. Его и боялись, его и уважали. Уважали за боевое прошлое — прапорщик служил в десантных войсках и войну закончил полным кавалером орденов Славы, — за боевую выучку и отчаянную смелость. А боялись за резкость, своеволие и крутой нрав. Ему ничего не стоило влепить курсанту несколько нарядов вне очереди, посадить на губу, обидеть неосторожным словом. И все-таки авторитет солдата, опыт парашютиста, за которым можно в огонь и в воду, отличное знание своего дела были много весомей тех качеств, за которые курсанты недолюбливали этого хмурого и не очень-то разговорчивого человека. Никита уже сталкивался с Харитоновым, но определить свое отношение к нему не мог. То прапорщик ему нравился, ну, просто восхищение вызывал, а иногда он еле сдерживал себя, чтобы не наговорить этому супермену гадостей. Славка же раскусил его сразу.
— Тигр, — сказал он, — тигр-людоед.
— А почему некоторые тигры становятся людоедами? — спросил Никита.
— В них нет великодушия, — сказал Славка. — Тигр не может простить человека, некогда причинившего ему боль.