Осенью Бориса призвали в армию. Он просил военкома и был уверен, что его возьмут в военно-морской флот, впоследствии это было бы отличной характеристикой для поступления в мореходку, но его зачислили в ВВС и направили учиться в Подмосковье в школу младших авиационных специалистов.
Но и тут он не пал духом, свободное время все-таки было, и он с удвоенной энергией взялся за учебники, чтобы после армии уже наверняка попасть в мореходное училище. Лина писала ему каждую неделю, в начале зимы Бориса после окончания школы направили служить на Камчатку, чему был он очень рад: сколько на уроках географии он грезил этим далеким и загадочным краем.
Приехав по назначению, обрадовался вдвойне: рядом с аэродромом — выпуклый на горизонте — гудел океан.
Весной Лина с золотой медалью окончила десятилетку и успешно поступила в медицинский. Она по-прежнему часто ему писала, и служилось легко. Командиры были им довольны. Время от времени он обращался в медчасть: зрение постепенно улучшалось, а потом и совсем восстановилось…
Подходил к концу второй год службы, когда в расположении части появились странные гости. Это были представители Камчатского малого рыболовецкого флота. Они предлагали демобилизующимся в скором времени солдатам пойти поработать — хотя бы на сезон — матросами, мотористами на их рыболовецкие суда.
— Заработаете, ребята, — убеждал в красном уголке грузный обветренный мужик, насквозь пропахший табаком. — Разве плохо будет, если вы домой с деньгами приедете? Даже если месяца три поработаете, домой тысячи по четыре привезете. Потом, море… Настоящему мужику это хорошая закалка. Будет о чем вспоминать.
Большие деньги, конечно, привлекали, но желающих не оказалось: все торопились домой. Записался лишь неуклюжий с виду, белобрысый и веснушчатый ефрейтор Тимонин, родом откуда-то из Курской области.
— А что, ребята, — оправдывался он, — у нас в колхозе с лесом туго, а мне жениться. А я самый старший в семье. Подработаю, приеду — дом поставлю, а осенью женюсь.
Бориса оскорбляло такое отношение к морю, но, несколько подумав, он тоже записался — разумеется, не ради денег, он решил, что это еще на шаг приблизит его к мечте: представитель рыбокомбината, в котором им предстояло работать, видимо, заранее осведомленный от командира части о намерении старшего сержанта в будущем стать моряком, обрабатывал Бориса индивидуально: помимо всего прочего, он хоть завтра обещал дать ему отличную производственную характеристику, которая совсем не помешает при поступлении в мореходное училище.
С Семеном Тимониным, который без всякой святости относился к морю и которого, потому, — а может, и за его простодушную непосредственность, — Борис недолюбливал, они попали на один МРС-80 (малый рыболовецкий сейнер) под номером двадцать один.
Вид сейнера разочаровал Бориса. Он и раньше знал; что это небольшое суденышко с экипажем в семь человек: капитан, старший помощник, два сменных механика и три матроса, — но все же не ожидал, что сейнер окажется таким невзрачным и обшарпанным, с помятыми ржавыми бортами, к тому же экипаж — и капитан, и старпом, и оба сменных механика (один из них, молодой, некто Плоткин при встрече усмехнулся: «На сезон? Значит, деньги грести лопатой захотели? Ну, давайте, давайте. Чего же лопаты-то с собой не взяли?»), как ему показалось, мало походили на моряков: обыкновенные хмурые мужики, даже в одежде, кроме тельняшек, не было ничего морского. К тому же даже неискушенному Борису было видно, что капитан чувствовал себя неуверенно среди своего случайно набранного экипажа, а может, потому и ломал браваду: неестественно весело и громко отдавал команды, бодрил экипаж прибаутками вроде: «Ничего, ребята, и мы не лыком шиты», на что «ребята» саркастически сплевывали за борт, а когда пришло сообщение, что сейнер лучшего капитана рыбокомбината Ивана Семеновича Черепанова уже выполнил половину плана, хитро заговорщицки подмигивал: «И мы знаем места, с нами тоже не пропадешь». И бравада эта никак не вязалась с его внешним обликом, а потому была еще более неестественной и вызывала неловкую жалость; был он весь какой-то помятый, в давно вышедшем из моды цивильном черном плаще, в каких еще лет десять назад щеголяла почти вся Россия (а теперь их можно было встретить лишь в глухих деревнях, и то на стариках) с виноватыми, не выдерживающими взгляда глазами, резко выделяющимися на загорелом, в частых морщинах лице. Правда, у него была новая фуражка с крабом, но и та сидела на голове как-то несерьезно, по-мальчишески — на затылке, хотя капитану было уже далеко за сорок.