— Ну это не совсем так, — поморщился Слесарев. — Он не любил, когда вокруг альпинизма создавали роковой ореол, а его пытались облечь в образ романтического страдальца.
— Но ведь бывает, — с мягким укором ска зала она. — Вот вы говорили о Хергиани, О Полякове.
— Бывает. Но ведь бывает, что люди погибают и под трамваями, и автомобильных катастрофах, в лифтах, просто спиваются.
— Но это совсем другое дело.
— Почему другое?
— Там непредвиденная трагическая случайность. А вы преднамеренно идете на риск.
— Ну, может быть, в какой-то степени, — чтоб уйти от этого разговора, согласился он.
— А почему вы стали альпинистом? Кстати, кто вы по профессии?
— Физик.
— Что-нибудь связанное с космосом или ядерной энергией?
— Нет, — засмеялся он. — Бывает, что физики занимаются и другим. Хотя с космосом, пожалуй, и связано. Я занимаюсь магнитным полем Земли.
— Магнитные полюса? Я где-то читала, что они, якобы, время от времени меняются друг с другом местами: где северный полюс, там становится южный…
— Да.
— И этим вы занимаетесь?
— Не совсем, но и этим.
— А какое это значение имеет для человечества? Ну, например, для нас с вами.
— Как ни странно, самое прямое. Кстати, к человеку не только на Земле, но и вообще во всей Вселенной все имеет самое прямое отношение. Мигнула где-то, умерла далекая звезда, аукнулось на это в нашем солнце, появились на нем пятна — и клиники скорой помощи переполнены гипертониками, сердечниками. По миру снова пошла холера, увеличилось число автомобильных катастроф.
— Такая прямая связь?
— Такая прямая связь.
— А магнитное поле?
— Магнитное поле?.. Вот вы говорили, что время от времени полюса меняются местами. Так вот ученые предполагают, что как раз в такие моменты и произошли на Земле гигантские геологические катастрофы, в результате одной из которых вымерли ихтиозавры, динозавры, то есть на планете обновился весь животный мир… Ну это очень долго рассказывать.
— Да, вы мне так и не сказали, почему стали альпинистом.
— Почему я стал альпинистом?.. Трудно сказать. Я и? сам толком не знаю.
— У вас кто-нибудь из родственников или друзей были альпинистами?
— Нет.
— Вы родились в горах?
— Нет. Я родился в зауральской степи… На этот вопрос однозначно, видимо, не ответишь. Родился в деревне, где никаких гор, даже холмов не было. Потом университет. Вот там, кажется, курсе на втором я записался в секцию альпинизма… Правда, у меня где-то здесь недалеко без вести пропал, скорее всего, погиб отец. Он был в частях, которые обороняли Клухорский перевал, но тогда, в университете, я еще не знал об этом.
— Это ведь совсем недалеко отсюда… Клухорский перевал.
— Да, не очень.
— Вы были там?
— Был. Но следов отца там не нашел. Так что толком и не знаю, почему стал альпинистом… Однажды в палатке, когда нас в горах закрыло пургой, в снежной норе мы говорили на эту тему: Миша Коньков, Сережа Поляков, Юшкевич, И никто толком не мог объяснить, почему каждый из нас стал альпинистом и почему до сих пор не бросил альпинизм. Ведь это иногда до того надоедает, что хоть волком вой. Но все согласились, что в горы каждого потянула какая-то душевная неуспокоенность, неудовлетворенность. Одни вот живут себе: работа, дом, семья — и все довольны, и все хорошо. Других же тянет черт знает куда. Это, наверное, то же самое, что запить, — засмеялся он. — Запивают ведь не только неблагополучные и несчастливые люди. Запивают и благополучные. Смотришь на некоторых. Ну что вроде бы еще надо человеку: хорошая жена, дети, работа, уважение на работе, — и вдруг беспробудно запил… Нет, серьезно. Терпеть не могу алкашей, но что-то родственное, по-видимому, все-таки есть… Тогда, в палатке, мы так и не смогли объяснить друг другу, зачем каждый из нас пришел в альпинизм. Может, это тоска по настоящей древней мужской работе? Или, — тоже как атавизм, — стремление к неизвестности, вечной дороге… Тут есть еще одна странная закономерность: среди альпинистов больше всего технической и научной интеллигенции, то есть людей, работающих головой. Может быть, на первых порах, уходя в горы, они стремились просто-напросто на время убежать подальше от своей работы, от своих разрушительных мыслей, сомнений — к природе, к ее простой мудрости. И самое странное, там в горах, а не в лабораториях, совершали самые невероятные, самые парадоксальные открытия. Там приходили самые дерзкие мысли, которые на бренной земле, в привычной атмосфере институтов никогда бы не пришли… Так вот. Иногда надоест, бросить бы все, а уже не можешь. Что-то уже осталось у тебя в проклятых горах. Если не самое главное. И самое странное, что об этих самых трудных днях, которые ты проклинал, потом вспоминаешь, как о самых счастливых. Простите, но, может, даже первое свидание, первый поцелуй не вспоминаются так, как первое восхождение: синее небо, которое там совсем другое, земля внизу с далекими и маленькими людьми, багряный и холодный рассвет. С полгода назад в Москве я на улице случайно встретил Сашу Кузнецова. Заслуженный мастер спорта, кандидат биологических наук, преподает в институте. Разговорились. И он говорит, что, как ни странно, самые счастливые в жизни для него те два года, которые он сидел на высотной зимовке, умирал от тоски и проклинал себя, что добровольно обрек себя на эту пытку.