Пейтон посмотрела на него не моргнув глазом.
— Если вы уберете этот дурацкий свет от моих глаз, — сказала она, — я вам отвечу.
Свет был тотчас выключен.
— Да, — сказала она, подняв бутылку. — «Олд Оверхолт», — прочла она с ярлыка на бутылке. — Настоящее рисовое виски, бутил и ро ванное на нашем заводе под строгим государственным контролем…
— А вы знаете, существует закон. Штат Виргиния, публичный закон номер сто пятьдесят восемь, — в пику ей сказал он, — который запрещает демонстрацию опьяняющих средств в публичном месте…
Пейтон зевнула.
— Ох, ради всего святого…
Полицейский посмотрел на Гарри.
— Как ваша фамилия? Покажите мне свое призывное удостоверение и регистрационную карточку. Я полагаю, придется мне…
— Его зовут Гарри Миллер, — сказала, вставая со скамьи, Пейтон.
— А ваше имя?
— Миссис Гарри Миллер, урожденная Пейтон Лофтис.
— Урожденная какая?
— Пейтон Лофтис.
— Вы дочка мистера Милтона Лофтиса?
— Да.
— Ну так, значит, благослови меня Бог, — сказал он с ледяной улыбкой, — вы только что обвенчались. Мы прошлым вечером посылали туда специального человека оберегать вас от воров. Ей-богу, вы к тому же очень даже красивая.
«Ну и ну!» — проскрипел попугай.
— Что ж, — произнес полицейский, — нам, наверное, лучше убраться отсюда. — И взмахнул рукой. — Поздравляем!
Машина с воющей сиреной медленно двинулась и исчезла на дороге.
— Вот так-то! — сказала Пейтон и села на скамью.
Гарри взял ее руку.
— Лофтис. Видное имя в этих краях.
— Я рада, что я теперь Миллер, — со вздохом произнесла она. — Боже, как я рада. Я согласилась бы даже быть Липшитц.
— Тогда ты не была бы Миллер.
— Я знаю, — сказала она, опуская голову ему на плечо. — Тогда и жить не стоило бы.
— Ах ты, моя дорогая, я совсем не такой важный человек.
— Нет, ты тоже важный, — сказала она. — Дай-ка мне выпить. — Она вдруг выпрямилась, пригладила волосы. — Будь они прокляты, — сказала она. — Господи, прокляни их!
При этом пожилая женщина подскочила, встала и перешла в зал ожидания, бормоча Споттсвуду что-то насчет спиртного и богохульства.
— Не обращай внимания, лапочка, — сказал Гарри.
— Нет, я буду обращать внимание, — сказала она. — Я устала не обращать внимания. — Она опустила взгляд на свои ногти. — Я сломала один, когда это сделала. Вот смотри. — Она помахала в задумчивости указательным пальцем, на котором был сломан ноготь и частично содран лак. — Я глубоко его вонзила. Я могла бы и глубже, если бы захотела, вот только мало у меня на это было времени. Я могла бы добраться до кости…
— Надо же такое говорить, — вставил он, — забудь ты обо всем этом. И перестань об этом говорить. Тебе станет лучше, если ты обо всем забудешь…
— А я не хочу это забывать. Я хочу всегда это помнить. Как потекла кровь, как разорвалась кожа. Я чувствовала, как под ногтем рвется кожа, и она разорвалась…
Гарри повернулся к ней, схватил ее за кисть.
— А теперь послушай меня, Пейтон, — решительно произнес он, — послушай. Я знаю, что ты чувствуешь и все такое. Но если ты будешь продолжать об этом говорить и проворачивать это в своем мозгу, ты сделаешь несчастными нас обоих, и вся наша поездка будет испорчена…
Она, фыркнув, отвернулась от него и осушила свой стаканчик.
— Прекрати. Ты говоришь совсем как дядя Уигли.
Некоторое время они сидели молча, нервно ерзая, вдруг почувствовав холод и раздражение. Над ними появился Марс в виде розовой резиновой капли над полной и добродушной луной. Несколько машин проехали в док, словно обнюхивая, будто собаки, бамперы друг друга. А по воде, вырисовываясь силуэтом на фоне огней Норфолка, к ним подплывал паром, многозначительно гудя. Гарри поднял глаза к небу.
— Какая свадьба!..
Пейтон молчала, налила себе еще выпить.
— Послушай, — сказал он, — не перебарщивай с выпивкой. Хотя часть свадьбы была премилая, лапочка. Я имею в виду венчание. Мне понравился Кэри Карр. И этот старикан — как же его звать? — Хьюстон. И твой старик.
— Он осел.
— Нет, я так не считаю. Он был взволнован выше крыши и сбит с толку. По-моему, он считал, что ты раскритиковала его, отбросила или что-то в этом роде. Он вовсе не осел, он был просто опечален…
— Он осел. Пятьдесят лет прожил в полном и абсолютном ничегонепонимании, устроил себе не жизнь, а неразбериху.
— Не злобствуй, крошка…
— Не злобствовать! — воскликнула она. — Ты говоришь: не злобствовать. Да как я могу быть иной, когда вижу, куда эта жизнь ведет его? Как я могу быть другой? Неужели ты не понимаешь: он никогда не менялся, совсем как Элен. Это самое страшное. Неужели ты не видишь? Она была безнадежна, я полагаю, со дня своего рождения. Но папа! В нем было столько хорошего, и все пошло прахом. Он не был в достаточной мере мужчиной, чтобы действовать по-мужски и принимать решения, и вообще. Или вовремя остановить ее. А эта идиотка, с которой он крутился всю свою жизнь. Какой фарс! Я уверена, что он к ней вернется.