Чарли вылез из бассейна, вытерся и надел куртку из махровой ткани. Он пошел за ней в направлении клуба, надеясь удивить ее, хлопнув по спине или, возможно, расхохотавшись жутким, леденящим смехом Дракулы, которым он сумел прославиться. Она поднялась по плохо освещенным ступеням и начала было входить в холл, но вдруг шагнула назад и с минуту постояла, озираясь. Чарли остановился и притаился за крылом автомобиля. Затем он увидел, как она вошла в холл и закрыла за собой сетчатую дверь.
Он тихо подошел к двери и заглянул. В холле не было никого, кроме Пейтон и толстой цветной женщины, прошедшей, пошатываясь, мимо с нагруженным подносом. Тихо подвывал электровентилятор. На проволочной сетке появился жук и, дергаясь, прилип к ней под самым носом Чарли. Цветная женщина исчезла. Пейтон спокойно подошла к двери в Музей гольфа и медленно взялась за ручку. Она осторожно нажала на нее и нажала еще раз, но дверь, видимо, была заперта. Минуты две-три она простояла у двери; глядя на ее голову, задумчиво склоненную набок, он почувствовал, как его затрясло — до того она была хороша: он думал о поцелуях, о любви.
Она повернулась и медленно пошла к нему через холл. Он отступил в тень, готовясь прыгнуть на нее.
— Поймал! — воскликнул он, когда дверь из железной сетки распахнулась; с легким вскриком Пейтон упала ему на руки и тут же с ужасом во взгляде, дрожа, отпрянула от него.
— Чарли! — произнесла она. — Чарли! Ох!
И промчавшись вниз по ступенькам, исчезла в темноте.
Что он сделал не так?
Он страшно забеспокоился: никогда, с тех пор как он себя помнил — а он вел спокойную жизнь человека, принадлежащего к зажиточным слоям общества, человека, лишенного эмоциональных крайностей, — он не видел на девичьем лице — да, собственно, ни на чьем лице — такого отчаяния. Потом он понял. Он подумал, что, стоя у этой двери, она, должно быть, увидела или узнала что-то пугающее и страшное.
Позже, когда другие юноши и девушки разъехались по домам, он стал искать ее, чтобы извиниться, и наконец нашел: она сидела одна у бассейна в темноте.
— Пейтон, — произнес он.
Луч лунного света прошел по ее лицу. Она подняла на него глаза.
— Привет, Чарли, — сказала она.
— Что случилось, лапочка? — спросил он, садясь рядом с ней. — Послушай, — с трудом выдавил он, — извини, что я тебя напугал. Я…
— Все в порядке, — спокойно произнесла она. — Не так уж и напугал…
— Так что же случилось, душечка? Скажи мальчику Чолли. Что там произошло?
— Ничего.
Она растянулась на траве. Он лег рядом, немного дрожа, и обнял ее, как делал всегда.
— Хорошая была вечеринка, душечка, — сказал он.
Она с минуту молчала.
— Нет, — сказала она, — нет, вечеринка была вовсе не хорошая. Совсем не хорошая.
— Да что ты, крошка. Ты нагоняешь тоску. Сбрось с себя этот мрак, слышишь? — Больше всего он думал о том, чтобы поцеловать ее, но, лежа с ней рядом, чувствуя, как ее волосы щекочут подбородок, понимал, что его голова находится слишком высоко, слишком далеко. Он съехал вниз.
Она лежала тихо.
— Душенька… — начал было он.
— Не надо, — сказала она. — Пожалуйста, не говори ничего. Только обними меня.
По его телу снова прошла дрожь.
— О’кей, душенька, — сказал он, — я всегда готов оказать услугу.
— Обними меня, — сказала она.
«Вот оно», — подумал он. Истерзанный желанием, он не задумываясь приблизил лицо к ее лицу и попытался — после годичного воздержания — увенчать себя первым поцелуем.
Она отвернула голову.
— Нет, — прошептала она, снова повернувшись к нему.
Он вдруг понял, что она плачет. Он крепче прижал ее к себе.
— Не плачь, — сказал он, — я люблю тебя, Пейтон.
— Держи меня крепче.
Больше ничего не произошло. Она тоже обняла его, и они долго пролежали молча в летней ночи возле покинутого всеми увеселительного места.
Кучи мусора и отбросов исчезли; ручей, вдоль которого по параллельным дорогам ехали катафалк и лимузин, протекал по прелестному лугу. Мирный пейзаж портили лишь бензобаки, торчавшие на ближнем болоте, да остатки брошенной пивоварни. Отсюда, на сколько хватал глаз, видны просторы залива, река и далекое море, затянутое дымовой завесой. В жаркий день ребята отправляются на окрестные проливчики и мелководье ловить креветок; болотная трава и тимофеевка не шевелятся; брошенная лодка с побелевшими шпангоутами лежит, полузасыпанная песком, среди прибитых к берегу плавников, ракушек, морских водорослей, похожих на смятые зеленые хоругви. Здесь стоит запах смолы, сильно пахнет морем, а наверху, хлопая крыльями, реют чайки, ныряют и снова взмывают над проходящими судами, слышен колокольный звон буев и шум моря, которое омывает потонувших людей, и они переворачиваются и дрожат, и отдают глубинам — возможно, вот в такой летний полдень — на постоянное проживание свои кости. На лугу тихо, нет ветра; насекомые прерывисто, усыпляюще звенят; в августе тут собираются все негры с Папашей Фейзом, который раз в год приезжает сюда из Балтимора, неся мир, искупление, очищение моря.