— А кто он? — спросила она, помолчав. Есть ли что-то проще, банальнее и одновременно сложнее для понимания?
— Господь — это любовь, — сказал Кэри с легким ощущением победы и в то же время — с грустью.
Она посмотрела вдаль.
— Возможно, вы его обрели, — скорее осуждающе сказала она.
— Обрел, — сказал он, солгав, но не намеренно.
Он лишь считал, что двадцать лет сражался с простыми ощутимыми пороками. В совокупности они превращались в Зло, и они преследовали его ночью во сне фосфоресцирующими видениями земных страстей и духовных мук. Он мог давать этому разумное объяснение, он мог сказать: такое случается с каждым — обжорство, умножавшее его вес и способствовавшее образованию газов, его мелочное скупердяйство, — тем не менее он знал, что эти мелкие соблазны будут вечно держать его вдали от настоящего христианского мира, будут заставлять его бежать ночью через темные комнаты и вниз по лестнице в страхе, и даже когда успокоительный свет из нижнего холла поманит его, вдруг появится холодная невидимая рука и схватит его. Однако он безостановочно боролся и против соблазнов, и против смутно мистических, идиотских страхов; эта борьба была важна для него, и он считал, что может немножко солгать Элен хотя бы для того, чтобы она поверила: все возможно милостью Божией.
Но даже это, вспомнил он сейчас, не принесло ей удовлетворения. Она, казалось, не обратила на это внимания. Она продолжала черпать из мелководья своего отчаяния, смущая его, а порой трогая своим волнением. Они так просидели далеко за полночь, пока Эдриенн не спросила сверху приглушенным, раздосадованным голосом: «Кэри, Кэри, ты ложишься или нет?» — но ее вопрос остался без внимания. А Элен, не позволяя себе теперь повысить голос — она, казалось, начала уставать — и делая паузу лишь для того, чтобы закурить очередную сигарету (даже и тогда она продолжала говорить, выпуская дым маленькими, делавшими голос более грубым, клубочками), рассказала ему, как она на другой день отправилась к Долли Боннер. Лишь год спустя, когда по городку неизбежно — даже для священника — поползли сплетни, Кэри узнал, кто была та женщина, поскольку Элен упорно, с известным милосердием называла ее «миссис Икс». И Кэри позже сумел восстановить в памяти всю ситуацию. Хотя он не знал Долли, ее улыбающаяся фотография неизменно появлялась в газетах всякий раз, как Красный Крест, или Благотворительный фонд, или Комиссия Порт-Варвика по физической подготовке имели малейший повод для устройства совещания: члены этих организаций, видимо, возлагали на Долли (миссис Слейтер Боннер) обязанности хозяйки или более ответственную роль. Он помнил эти фотографии. И позже, когда Кэри узнал, кто такая «миссис Икс», он ясно представил себе все, что рассказывала ему Элен: две красивые женщины сидят днем напротив друг друга в жарком кафе — каждая благодаря благопристойности врожденной или благоприобретенной контролирует себя, произнося мягкие, ироничные, гнусные слова, но готова при виде неуместного хлопанья глазами сделать выпад — даже на публике, — чтобы утвердить свои притязания на Лофтиса, который в это время находился на полпути в Суит-Брайер.
И Элен рассказала Кэри, как в тот вечер она пошла с Моди наверх. Она резко повернулась и вышла из комнаты, держа за локоть Моди и чувствуя молчание и растерянность Пейтон и Милтона, словно в двери, разделяющей комнаты, повесили за ее спиной ощутимую, плотную ткань. Наверху она обследовала ногу Моди — под коленом был маленький зеленовато-синий рубец на том месте, где она поскользнулась и ударилась о столбик на лестнице. Моди захихикала, словно и не ушибалась.
Вот тогда, наклонясь над Моди, лежавшей на своей кровати, Элен, к стыду своему, подумала: «Не непреднамеренно, не непреднамеренно». Рубец был совсем маленький, и она достала из аптечки припарки и йод вместе с аспирином, и, возможно, именно это еще больше расстроило ее — гнетущее обилие бутылочек и бинтов на одеяле Моди. Приобретя за годы манеру непропорционально увеличивать малейшие ушибы и недомогания Моди, сейчас в своем стремлении оказать ей помощь она старалась найти не только средство для излечения, но — чуть ли не в панике — кого-то виновного в случившемся. Конечно. Это опять Пейтон, про которую она на миг забыла. И Элен сказала себе: «Не непреднамеренно, не непреднамеренно», — и стала от этого отталкиваться, обрабатывая рубец борной кислотой. «Ей-богу, она просто захотела показать свою независимость, маленький дьяволенок. Возможно, это произошло не намеренно, но это и не было непреднамеренным». И она провела черту между этими двумя понятиями, приняв порочное и ложное решение, — она это понимала, даже когда оно появилось в ее сознании: возможно, Пейтон и не планировала падения Моди, но дала ей упасть подсознательно, желая отомстить, или показать свою независимость, или что-то еще. Однако Элен тотчас подумала: «Нет, нет, ох, нет», — и, чтобы отвлечь себя от этих мыслей (которые, как она сказала Кэри, по определению означают, что она была дрянной и жестокой матерью для Пейтон), бросилась в ванную, где, дрожа, стала мочить в горячей воде тряпку, чтобы обработать рану Моди. Потом она вспомнила, что не нужно ничего мочить в горячей воде, потому что на ранку уже наложена мазь, и быстро бросила тряпку в уборную, проследила, как та растянулась и расширилась, и, стоя под немилосердным и разоблачающим светом в ванной, смотрела на себя в зеркало, на свою увядающую красоту и думала: «Почему-то я не могу собраться с мыслями».