— А-а… — понимающе протянул Ойка, — Ну ежели так, то тогда пусть посидит, поноет, успокоится, себя пожалеет, сиську мамкину вспомнит, ну а ты к рабам иди, ведь еще пока ни чего не закончилось.
Зомби, только так можно описать тех, кто копал землю по заданию Строга. Медленные движения, безучастные пустые глаза, и полное игнорирование к ним нормального, человеческого обращения. Максим попросил их прекратить работу и вылезти из ям, но наткнулся на полное отсутствия внимания. Просьбы не доходят до зомбированного рассудка. Мозг не воспринимает информации без насилия.
— Ты их еще по головке погладь, — хмыкнул подошедший к нему Ойка. — Они простых слов не слышат, им только приказывать надо, и пожестче, желательно с кнутом, иначе ничего не добьешься. Куклы они безвольные и тупые нынче. Разум у них Строг забрал.
Художник вздохнул, зло скосившись на деда, и рявкнул как можно более грубо.
— Прекратить работу, вылезайте! Строиться в одну шеренгу, правую руку вытянуть вперед. Быстро!
Рабы послушались беспрекословно. Они медленно, начали вылазить из ям, выстраиваясь в неровный, пошатывающийся строй. На них было жутко смотреть, не люди, а живые трупы. Грязные, худые, со спутанными длинными, засаленными волосами, сотросшими по грудь бородами, у многих гниющие раны, просвечивающие через рваные, заскорузлые от запекшейся крови прорехи в одежде.
— Я помогу, — подошел сзади Тень.
Максим кивнул, и молча протянул половину браслетов. Слова не нужны, парень молодец, все понял и собрался. Выйдет из него толк, есть в нем стержень, отличающий настоящего мужчину, лишь бы не обиделся и не затаил злобу.
Идя вдоль строя Художник и Илья накидывали на запястья бывших рабов кожаные браслеты, которые тут же, автоматически застегивались. В глазах невольников, в тот же момент вспыхивал разум.
— Где я?
— Кто ты?
— Что тут вообще происходит? — раздавались им в след удивленные голоса, обретших разум людей, пытающихся схватить за рукав, и в этом нет ничего удивительного. Когда ты только что был в одном месте, и вдруг оказываешься в другом, потеряв несколько дней, а то и лет из жизни, а у них именно так и произошло, да еще в таком жалком виде немытого бомжа, то по неволе поинтересуешься, что же такое с тобой произошло.
— Все объясню, — только и мог бормотать Максим едва сдерживая рвущуюся наружу злость. Тот, кто сделал такое с ними, не достоин жить, он нелюдь, которая по недоразумению еще смеет дышать воздухом, и топтать погаными ногами землю. Рабство, это самое отвратительное, что придумал человек за века своего существования, даже дикие звери не позволяют себе такого отношения друг к другу. Возвысится за счет унижения другого, да еще и гордиться этим, наслаждаться властью над тем, кто не может тебе возразить, что может быть ничтожнее?
Он шел вдоль строя, и чувствовал, как за его спиной недоумение быстро перерастает в едва сдерживаемую ярость. А что еще следовала ожидать от людей, вдруг осознавших, что ими попользовались в последнее время, ни спрашивая на то согласия.
Наконец все браслеты были розданы, и Максим остановился напротив шепчущихся людей. По правую руку от него встал бледный, едва сдерживающий волнение Илья, а по левую, с виду безучастный ко всему происходящему Ойка. Художник поднял руку, призывая к вниманию, и гул голосов тут же стих.
— Я знаю, что у вас много вопросов, но они могут и подождать, не время сейчас для объяснений. Но все же попробую вкратце описать где вы, и что происходит. — Максим говорил не опуская руки, призывая этим ему не мешать, и выслушать. — Все вы бывшие рабы, хотя, скорее всего и не помните этого. Вы находитесь в Уйыне, мире игры Полоза, и возврата к старой жизни нет и не будет. Подлостью Строга вы были лишены воли, и выполняли приказы его, и его людей. Я и мои друзья, — он кивнул по очереди в сторону Ойки и Тени. — Освободили вас от пакостных чар ублюдка. Теперь вы вольны поступать так, как велит вам ваш разум и ваша совесть. Я не смею приказывать, я могу только просить. Мой друг умирает на пыточном столбе, и мне нужна ваша помощь, что-бы освободить его.
— Не лей из пустого в порожнее, парень, нас уговаривать не надо. Может мы и не помним, что с нами было в последнее время, но у нас есть глаза, и мы видим, что с нами стало. — Сквозь поднявшейся одобрительный гомон произнес глухим басом огромный мужик, с черной бородой и длинными, спутанными волосами, которые несколько лет не видели ни воды, ни ножниц парикмахера, но у которого даже худоба не скрывала перекатывающихся под драной одеждой мышцы. — Говори, что надо делать. Я тех ублюдков, которые лишили меня памяти, в бараний рог скручу.