Самохину хотелось сказать, что у него нет интереса. Что ему — наплевать. Но промолчал. Апатия. Безволие. Беспросветная темень в душе. Точно такая же, как за окном, куда смотрит дьявол в человечьей оболочке.
Он развернулся и молча вышел. Бесшумно закрыл за собой дверь. Прилипчивый сигаретный запах, казалось, осел на волосах, коже, застрял в горле. Им провонялся его костюм. Завтра он ни за что не наденет эту одежду. А сегодня — прочь отсюда. Прийти в тихий дом, где больше нет задорного собачьего лая и тёплого смеха со вкусом горячего кофе, встать под прохладный душ и смыть смрадную горечь сегодняшнего дня.
Ива. Её зовут Ива. Тонкая лоза, которую, кажется, так легко сломать. Домашняя девочка, не знавшая жизни и мира людей. Тихая крошка, которую по прихоти судьбы закрутил внезапно возникший водоворот.
Самохин знал: не он, так другой. Поэтому лучше это сделать самому. Так ему будет спокойнее.
Ива
Приход чужака — событие. А в коммуналке — слишком много ушей. Я не хотела ни с кем разговаривать. А разговоры непременно случились бы — здесь ничего не утаишь. Я не уверена, что кто-то не стоял под дверью и не подслушивал.
Как только нотариус ушёл, я решила не изменять первоначальный план — отправилась гулять. Тем более, что была готова.
Зря я надела шаль. На улице душно. Наверное, будет гроза. А может, просто дождь прошелестит, освежит пыльный город, где так много людей. Их гораздо больше, чем деревьев и лавочек. Значительно больше, чем домов, в которых они живут.
Уйти далеко я не успела. Меня поймал Идол.
— Чё хотел этот хмырь в очках? — Жека, как всегда, особым тактом не отличался.
Его не было дома, когда приходил чужак, поэтому очень странным мне показался его интерес к тому, чего он не мог ни видеть, ни слышать. Наверное, на моём лице отразились и колебания, и сомнения. Идол осклабился, показывая по-волчьи крепкие зубы, немного желтоватые на клыках.
— Да ладно, расслабься, принцесса, я видел, как он выходил из квартиры, а ты его провожала. Терпеть не могу хмырей в костюмах. Ничего хорошего от них не жди. Ты где-то задолжала, крошка? Или забыла налоги заплатить?
Я покачала головой. Мне хотелось и не хотелось поделиться тем, что на меня свалилось. Плохо, когда нет ни друзей, ни родных. Моё глубокое одиночество имело как свои преимущества, так и очень большие недостатки.
Идол — единственный, кто относился ко мне почти хорошо. И всегда пытался защитить. По-своему, конечно. Но я ценила его за некую искренность в разговорах и поступках. Хотя я не была уверена, что, случись какой прецедент, он не продал бы и не предал меня за приличную сумму денег. Не знаю, почему подумалось об этом именно сейчас.
— Это ты крал письма от нотариуса? — спросила прямо. Если он соврёт, я пойму.
Идол сдвинул красивые брови и помрачнел.
— За кого ты меня принимаешь, Ива? Думаешь, если я алкаш, так могу пакости делать всякие? Небось кошатница наша постаралась, ведьма старая. Вечно везде нос свой суёт и исподтишка гадости делает. А что за нотариус? Ты получила миллион баксов в наследство? У тебя нашлась дальняя родственница за границей, которая захотела тебя облагодетельствовать?
Я вдохнула густой воздух. Почти не дышалось от духоты. Сердце тревожно затрепыхалось в груди. Нет, нормальной прогулки уже не получится. Поэтому я присела на лавочку возле подъезда. Можно просто посидеть, послушать, как шелестит листвой старый клён.
Идол плюхнулся рядом. У него не совсем чистые руки. И одет он по-рабочему. Старая вылинявшая футболка и затёртые, когда-то приличного качества спортивные штаны. На ногах — сбитые кроссовки. Даже в темноте видно, что они тоже из разряда качественных товаров. Осколки Жекиного прошлого. Столько лет прошло, а поди ж ты… Что-то ещё осталось.
— Нет у меня родственницы за границей, — нарушаю вечернюю тишину. — Дом от неизвестного отца в наследство достался.
Всё равно он узнает. Лучше я скажу сама. А то пока вернёмся, приход нотариуса к тому времени обрастёт домыслами и фантазиями. В коммуналке любят сплетни.
Идол встрепенулся, провёл рукой по тёмным волосам. Они у него красивые, а когда чистые — блестят и лежат красивой гривой. Хорошая причёска — его слабость. Кажется, у Идола есть знакомая, которая стрижёт его раз в два месяца.
— Ну, дык? Хорошо же? — заглядывает он мне в лицо. — А что за дом-то?
— Не знаю. Отказалась я. По завещанию отца я должна фамилию сменить, чтобы вступить в наследство.
— Вань, ну ты как маленькая. Что значит эти фамилии-шмамилии? Вот я, например. Борн, Браун — какая в жопе разница? Никакой в жопе разницы нет. Идол, Жека, алкаш проклятущий, — копирует он на последних словах скрипучий голос Ираиды. Вот же, въелась она ему в печень. — Или ты. Девочки вообще замуж выходят, фамилии меняют.
Я вздрагиваю. Он повторяет слова нотариуса. Чуть ли не слово в слово. Будто сговорились.
— Я… не окончательно отказалась, — признаюсь нехотя. О том, что если откажусь, дом почему-то сгорит дотла, я никому не скажу. Не нужно. Странно это прозвучало. Может, это образные слова, а я приписала им мистическую составляющую. Иногда фантазии во мне живут очень живые.
— Ну и замечательно! — веселеет Идол. — Поедь, посмотри. Чё там за хибара такая. Может, выеденного яйца наследство не стоит, развалюха какая-нибудь. А уж потом будешь фамилией своей махать.
Почему-то от его слов становится легче. Словно он снимает с плеч груз. Решает за меня. Делает выбор, который я сделать сама не в силах.
— Да. Ты прав. Наверное, я так и сделаю. Посмотрю.
— Во, а то сразу в отказ. Надо всё взвесить, понимаешь. А потом уж того… этого… Пошли домой, что ли? — хлопает Идол ладонями по лавочке.
— Ты иди. Я ещё посижу немного.
Воздух уже не так давит. И очень хочется побыть в тишине. Поэтому я радуюсь, когда Идол растворяется в подъездной темени, унося с собой запах пота и алкоголя.
Дом. У меня никогда и ничего не было, кроме комнаты в коммуналке. Может, поэтому простое слово и тянет за собой, и пугает. Но я должна его увидеть, раз уж он почти мой.