Ни о чём не думал Джулиан. И не было никаких воспоминаний. Когда еда заполнила его, почувствовал, как устал.
— Не мучайся, — сказал Любим. — Я понимаю твоё состояние. Ты меня любишь, если можно назвать любовью то, что осталось в тебе после пребывания наверху, тебе меня жалко. А ты не жалей. Конкордия полюбить меня не может. А я — однолюб. Ты всё равно теперь никогда больше не будешь со мной. Без тебя жизнь тоже не имеет смысла. И Апостол…
Преодолевая усталость, сонливость, Джулиан вдруг вынул из заднего кармана брюк пистолет. «Нажмёшь, и всё», — сказала Геля. Пусто, холодно в душе.
Любим ошибается. Ни любви, ни жалости в нём нет. Последняя вспышка жалости и любви была в миг, когда к лицу Апостола приближался смертоносный аппарат. Рецидив любви. А последняя вспышка надежды: когда он выстрелил в Будимирова. И сейчас увидел лицо Будимирова. И словно услышал: «Мы с тобой, мальчик, договоримся по-хорошему», «Я, мальчик, вечно живой», «Я — вызов Богу». А может, в цехе был двойник Будимирова? Он прекрасно знает, что будет, если он не выполнит приказа, если они «по-хорошему не договорятся».
— Зачем ты приехал сюда? — спросил то, что у него спросила Геля, хотя когда-то, в другой жизни, он уже спрашивал об этом. — Мы так чисто жили дома!
Любим улыбнулся совсем как Апостол перед уходом из сознательной жизни.
— Ты знаешь, как я с детства мечтал попасть в город! Отец — из города. Он рассказывал мне про театры, библиотеки, музеи, картинные галереи. Я очень любил отца и хотел стать похожим на него. По первой профессии отец — инженер-строитель. А потом он учился вместе с Апостолом, увлекался философией. Мечтал стать режиссёром, сценаристом. Мне хотелось выучиться на строителя. Думал в городе найти те дома, что строил отец. Отец говорил: «Самое страшное на свете — невежество». Я собирался поступить в институт. Меня привели к Апостолу. И в первую же встречу он спросил, готов ли я спасать людей от тирании? Я оказался в Учреждении. Конечно, громко сказать: открылся смысл жизни. Но, поверь, когда кого-то спасаешь, испытываешь необыкновенные чувства. У нас были большие планы, а я неожиданно перестал быть человеком. — Любим долго молчал. — Когда ты исчез, мы с Апостолом много успели. Очень спешили спасти тебя. — Опять помолчал. Сказал спокойно: — Я ни о чём не жалею, Джуль. Дома я спал, здесь каждое мгновение жил. Я здесь полюбил. Пусть без взаимности. Если ты когда-нибудь переживал это чувство, поймёшь. В моей душе ещё одна душа — Коры, я чувствую её, каждое её слово, каждую её мысль я предугадывал, мы были с ней вместе ежедневно, мы были единым целым. Разве важно, как быть вдвоём: наедине или при людях?! Я благодарен судьбе и за Кору, и за Марику, и за всех остальных. Роберто не успел сделать противоядие, которое нужно впрыскивать в человека, чтобы не превратиться в робота.
Слова Любима скользят по краешку сознания. Джулиан так устал от напряжения, вызванного казнью Апостола и битвой в цехе! Он хочет спать на своей удобной тахте. Хочет искупаться в бассейне или понежиться в тёплом море. А Любим толкует о напряжении мозга, об усилиях души.
— Я понял время, в котором живу. Над нами проводится эксперимент. Кем, не знаю. Может, и Богом. Между прочим, во все века, во всех государствах человеку с душой жить трудно. Нет лёгких времён. Мне только обидно, что я так мало сделал, — сказал те же слова, что и Апостол. — Знаешь, что мы задумали… Это теперь не важно. Жизнь прошла. Нет больше цели, к которой надо стремиться. Есть только вот эта, сегодняшняя, минута, в которую очень важно не обидеть никого, никого не предать, в которую главное — любимые люди рядом с тобой. Я насладился моей минутой как сумел. Только не успел встретиться с мамой. У неё для нас припасена тайна. Она очень ждёт нас. Съезди к ней, прошу. Я пожил, Джуль, теперь твоя очередь…
Джулиан нажал на курок.
Любим улыбнулся, неловко дёрнулся, откинулся на спинку стула. Он продолжал смотреть на Джулиана, но смотрел не любящими глазами, а остекленевшими, точно такими, какие стали у Апостола, когда его превратили в робота.
Осталось вынуть из груди Любима сердце, из головы — мозг и принести Властителю. Джулиан не успел ни встать, ни движения сделать никакого, как на тарелку, недавно вымытую Любимом, легли мозг и сердце — они ещё пульсировали.
Джулиан раскинул руки, пошарил ими по воздуху. Но в кухне он был один.
— Молодец, — раздался голос Властителя. — Я не ошибся в тебе.
— Я жду тебя, — раздался голос Гели.
«Встань и иди к лифту», — приказал себе Джулиан, а сам продолжал сидеть.
Скрипнула за спиной дверь. Джулиан обернулся, инстинктивно загородил собой Любима и тарелку.