— Вставайте быстренько, Михаил Борисович» — сказал удостоверивший личность. — Мы из Комитета государственной безопасности. Хотим с вами побеседовать.
Ежели бы он сказал что-нибудь грозное, знакомое по ненапечатанным запискам жертв произвола, какое-нибудь «попался, который кусался», или насчет веревочки, которой конец приходит! А он сказал свою банальную кагебистскую пошлость. О подобных рассказывали Михаилу знакомые, с присовокуплением своего блестящего, иронического, оскорбительно-смелого ответа. Ну, например: «Если вам угодно побеседовать, то я предпочитаю беседовать у себя дома! Если же речь идет о задержании или аресте (забыл, какая разница…), будьте любезны предъявить ордер».
Ага, а потом — придраться к ордеру: не подписан, не указана причина задержаний или ареста (какая разница?!), пойду только в случае вынесения меня на руках, применяйте насилие, коли есть у вас на это право…
— Я не могу идти, не позавтракав…
— А вы думаете — мы позавтракали? С половины седьмого на работе. Ну, мы вас угостим — в наших краях: там у Петра Андреевича полный термос кофе, а у меня — бутерброды в портфеле… Петр Андреевич, у тебя кофе на всех хватит?
Петр Андреевич — книголюб, интеллигент гебешный! — кивнул:
— Там литр, не меньше.
— Ну, быстренько, по-солдатски, вы в армии были? Там на сборы дают от одной до двух с половиной минут; попадете — придется трудно, будете вечно взыскания получать, а в вашем возрасте и положении будет вам неудобно перед молодыми бойцами… Идите, идите умойтесь, мы подождем.
Какая армия?! Гниды, твари, какая армия!!! Я никуда не пойду, они не имеют права, там все спят вместе — в одной большой комнате, срут вместе по команде, мне говорили, ах, так вот что они решили со мной сделать, и за что? За разговоры…
— Видите, когда хотите — можете быстрее нашего. Наденьте пиджак. Может быть, придется вечером домой возвращаться, будет прохладно.
— Я должен что-то сказать жене.
— Скажите. Что-нибудь сочините: на работу срочно вызывают.
— Ай, да что вы выдумываете! У меня так не бывает.
— Что значит — не бывает? Вам жена не доверяет? Так по утрам на любовные свидания не ходят, да и мы на девушек не похожи… Пришли знакомые — иду гулять! Не Надо ее волновать.
Петр Андреевич вытащил с полки последний полученный том «Библиотеки всемирной литературы», полистал.
— Это только что вышло? А я еще не выкупил… Надо зайти в подписные. Вы все тома получаете? Нет, у вас же и в других изданиях… А я все: только недавно начал библиотеку собирать.
Удостоверитель юмористически кивнул в его сторону:
— Надо идти, а то Петр Андреевич нас с вами замучает! Пока все книги не пересмотрит — не уйдет. Я очень люблю читать и читаю довольно много, но вот этой страсти книжной — нет! А он ползарплаты выкидывает…
Сказал жене — смрадной и бледной, — что идет гулять. К ней утром, пока она не надушится, совершенно подойти невозможно…
Сели в машину. Своей у Михаила тогда еще не было, но он-то отлично знал рвотную смесь носков и бензина! В этой, серой и матовой, не пахло ничем. Ничем. В машине, оказывается, дожидался шофер.
Сели на заднее сиденье, стандартно. Михаила — в середину. Сейчас. Сейчас он воспримет их спортивно-палаческий дух! Нет. Михаил уставился на в меру сверкающий полуботинок Петра-библиофила, на его японский узорный носок; заранее поганясь, потянул ноздрями. Ничего. Есенин тоже не чувствовался. Как это у них получалось?
Они сидели впритык на заднем сидении. При движении должна была начаться мерзостная стыковка ляжками — с мужчинами для Михаила непереносимая. Но Библиофил и Крестьянский Поэт сверхъестественно сохраняли микронное расстояние, — учитывая повороты, торможения, развилки.
А это как получается?
Ехать было — семь минут, не более того.
У ворот — не главных, а каких-то боковых, Есенин и охранник махнулись, не глядя, бумажками: белую на белую. В пути сквозь вестибюль, до лифта, в самом лифте, в коридоре — ничем не пахло. У конечных дверей Петр Андреевич, шепнув нечто на ухо Есенину, смотался — пошел выкупать «Библиотеку всемирной литературы». Есенин пропустил Михаила в комнату, сказал: «Я извиняюсь, минутку, доложусь… А вы располагайтесь».
Кабинет?
Отражало стекло на письменном столе. Под ним — открытки: виды городов, с первым мая, с восьмым марта, фотография плачущего толстячка месяцев восьми. Обои: желтые цветочки и золотые листики — туманные. На стене, против окна, — портрет Сергея Мироновича Кирова. «Ах, огурчики да помидорчики, — завыло в Михаиле: он даже притопнул, заездил плечами, — Сталин Кирова пришил в коридорчике!!!» Едва удержавшись, остановив песенку, продолжал осмотр, Киров был нестандартный: вместо коричневого с тусклым маслом реалистического товарища, висел акварельный с подмывкой и подтушевкой, обвод — штриховой. Экспрессионистический, почти условный… Ах, огурчики!!! В коридорчике!!! Нет, что я смотрю, идиот, это же психологическая атака, оставить одного, они наблюдают каким-то образом, надо не дать им понять, вернее — дать им понять…
Но пришел Есенин.
— Сказал начальству, что мы с вами поладили отлично, спокойно приехали, поговорили о литературе. Сейчас, говорю, будем кофе пить. Так он нам дал домашнего печенья. У него жена готовит — сказка. Я был у него на дне рождения — не мог оторваться от стола. Ничего покупного, все свое, и какое! Сейчас сопрем у Петра Андреевича его знаменитый кофе, — я знаю, где термос, — и все выпьем сами. А что, пусть не опаздывает!
— Я бы хотел, — сказал Михаил, — перейти к делу, по которому меня и привели… Я, как вы понимаете, не чувствую особого аппетита…
— Михаил Борисович, вы же сами говорили, что без завтрака не можете. Что ж вы такой ненастойчивый! Сказали — завтрак, а потом — дела, а теперь?.. И я проголодался; давайте, давайте, быстренько перекусим. Вот бутерброды: вам с колбасой или с сыром? Ваш выбор. Я хозяин, вы гость…
Ну конечно, он же видит, что у меня очко играет, и смеется… Надо есть, кроме всего прочего…
— Простите, как ваше…
— Сергей Александрович.
Вот, еб твою мать, он же явно издевается, какой ужас, между прочим, я разве сказал ему, что он похож? Что я вообще успел ему сказать? Ничего!!! И ничего не скажу… А о чем они могут меня спрашивать? Все между собой знакомы — так можно задержать любого из научного мира и шить ему дело. Кто им тогда бомбы делать будет?
— А фамилия?
— Я же вам показывал удостоверение! Что ж вы такой невнимательный, несобранный…
Он меня учит жить, засранец…
— Вы похожи на своего популярного тезку.
Сергей Александрович засиял — и процитировал:
— Ах и сам я нынче чтой-то стал нестойкай…
— Итак, вы предлагаете подзаправиться… Тащите кофе!
Так и только так: свободно, на его языке…
— Оглянитесь, Михаил Борисович; видите сумку?
За Михайловым стулом стояла большая спортивная сумка с надписью «Аэрофлот».
Я и в самом деле невнимательный. Прямо под ногами…
— Конечно.
— Давайте, быстренько, открывайте — там термос. Возьмете себе крышечку — она не нагревается, а у меня свой рабочий стакан.
Ну и что теперь делать? Не брать, сказать: «Сами возьмите»? Это кретинизм, пацанство, он будет смеяться — и правильно сделает…