На каждой из ступеней была написана приличествующая случаю фраза.
На первой:
"Я хотел как лучше..."
На второй:
"Покончи с прошлым и начни новую жизнь..."
На третьей:
"Я могу это бросить в любой момент..."
- Благие намерения, мостящие дорогу в ад, - одобрительно пробурчал Пуаро. - C'est bien imagine, ca <Неплохо придумано (фр.).>!
Он спустился вниз. Там был водоем с красными лилиями. Через него был перекинут мост в виде судна, по которому он перешел на другую сторону.
Слева от него в чем-то вроде мраморного грота сидел самый огромный, самый безобразный и самый черный пес из всех, каких Пуаро когда-либо видел. Пуаро понадеялся, что это всего лишь чучело. Но пес тут же повернул свирепую уродливую голову и из утробы его черного поджарого тела раздался рокочущий рык, от которого кровь стыла в жилах.
Только тут Пуаро заметил декоративную корзинку с круглыми собачьими галетами и надписью "Подачка Церберу".
На нее-то и был устремлен взгляд пса.
Снова послышался рокочущий рык. Пуаро достал из корзинки галету и бросил псу.
Разверзлась огромная красная пасть, щелкнули челюсти - Цербер принял подачку! Пуаро проследовал к распахнутой двери.
Зал оказался не таким уж большим. В глубине стояли столики, в центре оставалось пространство для танцев. Горели красные лампы, стены украшали фрески, а в дальнем конце размещалась большая жаровня, у которой священнодействовали рогатые и хвостатые черти - так были наряжены повара.
Едва Пуаро успел все это рассмотреть, как графиня Вера Росакова, ослепительная в алом вечернем платье, с чисто русской непосредственностью кинулась ему навстречу с распростертыми объятиями.
- Вы пришли! Дорогой мой, милый мой друг! Как я рада снова видеть вас! После стольких лет.., кстати, скольких именно? Хотя нет, об этом лучше говорить не будем...
Мне кажется, все это было только вчера. Вы не изменились - нисколечко не изменились!
- Вы тоже, chore ami <Дорогой друг (фр.).>, - воскликнул Пуаро, склоняясь над ее рукой.
Тем не менее он сознавал, двадцать лет есть двадцать лет... Сейчас когда-то роскошную графиню Росакову можно было без большой натяжки назвать развалиной, но развалиной весьма эффектной. Кипучая энергия и умение наслаждаться жизнью все так же бурлили в ней, а уж в том, как польстить мужчине, ей поистине не было равных.
Графиня увлекла Пуаро к столику, за которым сидели двое.
- Мой друг, мой знаменитый друг Эркюль Пуаро, - отрекомендовала она гостя. - Тот самый, гроза злоумышленников! Было время, я и сама его побаивалась, но теперь.., теперь я веду самую что ни на есть добродетельную, скучнейшую жизнь. Ведь так?
- Не отчаивайтесь, графиня, - отозвался высокий и худой пожилой мужчина.
- .Это сам профессор Лискерд, - представила его графиня. - Он все знает о прошлом и подсказал мне многое из того, что здесь изображено.
Великий археолог едва приметно содрогнулся.
- Знал бы я, что вы собираетесь сотворить, - пробормотал он. - Это же что-то несусветное!
Пуаро повнимательнее вгляделся в настенные росписи. Прямо перед ним Орфей дирижировал джаз-бандом, а Эвридика с надеждой смотрела в сторону жаровни. На противоположной стене Исида и Осирис, видимо, вывозили египетский подземный бомонд на увеселительную прогулку по реке. На третьей стене жизнерадостные девицы и юноши наслаждались совместным купанием - в чем мать родила.
4. - Страна юности, - объяснила графиня и добавила, завершая представление:
- А это моя маленькая Элис.
Пуаро поклонился сидевшей за тем же столиком сурового вида девушке, в клетчатом жакете с юбкой и очках в роговой оправе.
- Умна необычайно, - сказала графиня. - Дипломированный психолог и знает, отчего душевнобольные становятся душевнобольными. Думаете, оттого, что психи?
Ничего подобного. Там куча разных других причин. Мне это, по правде говоря, странно.
Девушка по имени Элис любезно, но несколько высокомерно улыбнулась, и тоном, не допускающим возражений, спросила профессора, не хочет ли он потанцевать.
Тот был польщен, но растерян.
- Милая леди, боюсь, что, кроме вальса, я ни на что не способен.
- Это и есть вальс, - терпеливо сказала Элис.
Они пошли танцевать, однако получалось у них не слишком изящно.
Графиня вздохнула и пробормотала как бы в ответ на собственные мысли:
- И ведь нельзя сказать, что она так уж некрасива...
- Она не умеет использовать собственные возможности, - рассудил Пуаро.
- Откровенно говоря, - воскликнула графиня, - я нынешнюю молодежь не понимаю. Они даже не стараются понравиться, а нужно-то всего-навсего, как я делала в молодости, подобрать цвета, которые тебе идут, подложить плечики, потуже затянуть корсет, чуть подкрасить волосы, придав более выигрышный оттенок...
С этими словами она отбросила со лба пышные тициановские пряди. Уж она-то, бесспорно, старалась нравиться, до сих пор старалась, и еще как старалась!
- Довольствоваться тем, что дала тебе природа, это... это просто глупо! Да и в обществе этого не поймут! Вот Элис исписывает целые страницы умными словами о сексе, но скажите мне, часто ли мужчины предлагают ей отправиться на выходные в Брайтон? Одни умные слова, работа, социальное обеспечение трудящихся, забота о будущем. Все это замечательно и достойно похвал, но, скажите мне, разве это весело? И взгляните, каким унылым эти молодые люди сделали мир! Сплошные правила и запреты! В мое время было по-другому.
- Кстати, мадам, как поживает ваш сын? - Пуаро едва не сказал "Малыш", но во время вспомнил, что прошло двадцать лет.
Лицо графини осветила нежная материнская улыбка.
- Мой ангелочек! Огромный, плечистый, красивый!
Он сейчас в Америке. Строит там мосты, банки, гостиницы, магазины, железные дороги - все, что их американской душе угодно!
- Так он что, инженер? - с некоторым недоумением спросил Пуаро. - Или архитектор?
- Какая разница? - отмахнулась графиня. - Главное, он душка! Думает только о стальных балках, механизмах и каком-то напряжении, словом, о вещах, в которых я никогда ничего не понимала. Но мы, как и прежде, обожаем друг друга. И ради него я обожаю малютку Элис. Я не сказала? Они обручены. Встретились не то на самолете, не то на пароходе, а может в поезде и, пока говорили о социальной защите трудящихся, по уши влюбились друг в друга. Так что, когда она приезжает в Лондон, тут же идет ко мне, а я прижимаю ее к сердцу, - графиня сложила руки на внушительной груди, - и говорю: "Вы с Ники любите друг друга, значит, и я тебя люблю, но зачем же ты все время сюда приезжаешь?" Она начинает лепетать что-то про книгу, которую пишет, и про свою карьеру. Признаться, я этого не понимаю, но я всегда говорила, что нужно быть терпимой. А как вам нравится, друг мой, - добавила она на одном дыхании, - то, что я тут накрутила?
- Просто замечательно, - одобрительно огляделся Пуаро. - Все очень chic <Шикарно (фр.).>.
Клуб был полон, и чувствовалось, что людям здесь приятно находиться. Среди посетителей были и томные пары в вечерних туалетах, и богемные юноши в вельветовых брюках, и солидные джентльмены при галстуках; одетые в костюмы чертей оркестранты наяривали что-то сладострастное. Сомнений не было: в "Преисподней" понимали толк в удовольствиях.
- Мы тут каждому рады, - сказала графиня. - Так ведь оно и должно быть, правда? Двери ада открыты для всех...
- Кроме бедняков, пожалуй? - предположил Пуаро.
- Нас же учат, что богатому трудно попасть в Царствие Небесное, засмеялась графиня, - так пусть у них хоть в аду будет преимущество.
К столику возвратились профессор и Элис. Графиня поднялась.
- Мне надо поговорить с Аристидом.
Она обменялась парой фраз с метрдотелем, этаким сухопарым Мефистофелем, и пошла от стола к столу, беседуя с посетителями.
- Она личность, не правда ли? Это сразу чувствуется, - заметил профессор, утирая лоб и потягивая вино из бокала.
Вскоре он извинился и отправился поговорить с кем-то за соседним столиком. Оставшись наедине с суровой Элис, Пуаро почувствовал некоторую неловкость. При ближайшем рассмотрении девушка оказалась весьма миловидной, но Пуаро в ее присутствии все равно было решительно не по себе; уж очень холоден был взгляд ее голубых глаз.