— Все верно, — отвечал он. — Я знаю, что связь есть, потому что Сара звонила мне.
Линдси воззрилась на него долгим пристальным взглядом, пытаясь понять, не псих ли перед ней сидит. На вид вполне нормальный человек. Но психи зачастую ничем и не отличаются от нормальных людей. Так он сумасшедший? Или просто стремится привлечь к себе внимание?
— Вы с ней говорили? — спросила она.
Он не занервничал. Глаза у него не забегали.
— Всего минуту.
— Продолжайте, — попросила Линдси.
— Хорошо. Она сказала, что пишет статью, возможно, изобличительную. Я согласился дать ей интервью. А потом вдруг вижу статью в «Геральде». О гражданской панихиде в конце минувшей недели.
К нему на колени мягко запрыгнула кошка. В потоке воздуха, разгоняемого вентилятором, поплыло облачко шерсти.
Линдси попыталась побольше узнать о звонке Сары.
— Я согласился дать ей интервью, — повторил Салливан. — Она считала, что в деле гибели моей жены не все факты выявлены и что её смерть была не случайна. Что за всем этим стояла Марни Спеллман. И что могли быть другие.
— Какие другие?
— Она не сказала. Я не спросил. Подумал, объяснит при встрече. Эта встреча, разумеется, теперь уж никогда не состоится.
— А что Марни? Что она сказала о ней?
— Только это. Впрочем, она могла бы ничего и не говорить. Я и так знаю, что Марни опасная мошенница. Была и есть.
— Хорошо, мистер Салливан, давайте поговорим о вас и Калисте. Как вы оба оказались здесь, в Вашингтоне?
— Вы хотели спросить, как Марни Спеллман удалось подчинить своему влиянию мою жену, а потом и мою жизнь? — уточнил он, побагровев: должно быть, Линдси вскрыла незажившую рану.
— Пожалуй, — подтвердила она.
Салливан погладил кошку, и вверх, к вентилятору, снова полетели шерстинки.
— Все началось с того дурацкого канала «Магазин на диване». Она как будто загипнотизировала мою жену. Калиста принялась скупать её продукцию. Мыло, скрабы, эликсиры из цветочной пыльцы. Каждый день у нас на пороге появлялась посылка UPS.
Он умолк, и Линдси заполнила паузу:
— Многие покупали её продукцию…
— Но они не бросали всё, что им дорого, ради того, чтобы быть с ней, — перебил её Рид. — На мой взгляд, это была проблема — компульсивность, шопоголизм, что-то такое. Я даже предложил Калисте обратиться за помощью к психологу, а она закрылась от меня. И, если честно, я подумал и отступился.
— Помогло?
— Увы, нет, — ответил он, поглаживая кошку. — Я был в недоумении. Происходило что-то непонятное. Она к тому времени уже начала приобретать записи с её лекциями.
Зима 1998–1999 гг.
Лос-Анджелес, штат Калифорния
Недовольная реакцией мужа и друзей на её новое увлечение, которое начало проявляться зимой 1998–1999 годов, Калиста Салливан попросту устранилась от участия в их повседневной жизни и занялась самопознанием и поисками самой себя. Нет, она никуда не уехала, но витала в каких-то своих облаках. Подруги, с которыми она обедала по выходным, теперь никак не могли договориться с ней о встрече. Она была слишком занята, слишком озабочена. Вечерами посещала курсы медсестер. Днем работала помощником администратора в одном из ресторанов, но так часто стала пропускать свои смены, что её уволили.
Калиста и не думала расстраиваться. Сосредоточила своё внимание на компакт-дисках, которые заказывала у расширяющегося предприятия Марни Спеллман.
— Я слышу зов, — призналась она Риду как-то в феврале.
— Зов? — Её слова не поддавались осмыслению.
— Голос говорит мне, что я должна уехать. Что меня ждет нечто более значимое.
— Более значимое, чем твои дети? Чем я?
— Вряд ли ты поймешь. Я сама поняла это только недавно. Речь идет о более высокой цели.
Глаза Рида наполнились слезами.
Калиста с тревогой посмотрела на мужа. Потом потянулась к нему, и они обнялись.
— Я тебя не понимаю, — произнес он.
— Знаю. Тебе это трудно понять. Рид, ты часть того мира, который создан для удобства мужчин: ты и наши мальчики в центре, а я на периферии. Но все же попытайся взглянуть на это моими глазами. Попытайся понять, что быть женой и матерью — это еще не вся жизнь, не конец всего. Я выхолощена. Во мне зияет пустота. Неужели ты не видишь?
Кто эта женщина?
— Нет, — отвечал он. — Я не могу этого понять. На мой взгляд, быть матерью наших сыновей — это большая честь, дар, который только ты способна преподнести. Более высокого предназначения просто быть не может.
Он старался, силился говорить на том же языке, к какому прибегала она.