А она не идет.
Но, может, он не ошибся, когда слышал ее голос, и она действительно сейчас там и действительно обманула его…
Да нельзя же так, сказал себе мальчик. Ведь если я жду уже два часа, то выскочить на минутку в магазин напротив, купить масла и вернуться, — это капля в море… Он ничего не пропустит. По теории вероятностей. И нельзя думать, что она придет как раз в ту секунду, когда мальчик отлучится. Это уже бред. Надо же быть мужчиной! В конце концов.
Так себя настроив, он решительно вышел на улицу, бегом добежал до магазина. Проскользнул мимо тетки, собиравшейся закрыть дверь.
С маслом все в порядке. Он перебежал улицу, ворвался в парадную, помчался по лестнице… Может, она все-таки зашла именно в эту минуту, может, он нагонит ее сейчас. Добежал до самой площадки… Никого.
Сел на свою батарею.
Конечно, думал мальчик, такой случайности, чтобы она прошла сюда как раз, когда я отлучился за маслом, — такой случайности быть не может. Тем более я обернулся чудо как быстро.
Значит, она уже там и обманула его. Приходить к подруге сейчас нет никакого смысла. Но, может, она пошла по какому-нибудь делу и не могла предупредить мальчика. Может, она даже не уходила из дому, а ему просто соврали, что ее нет.
Надо идти домой. Дома скандал. Да, если она ушла по делу или если ему соврали, тогда надо скорее бежать домой.
Ну а если он не ошибся — и это ее голос… Там, в комнате, где дым и бутылки? Тогда как же он убедится, узнает правду? Тогда надо дождаться, когда она выйдет. Если она там, то не исчезнет же она… Если она выйдет — все станет ясно.
Внизу кто-то залязгал крюками. Но дверь не хлопнула. Никто не вышел. Больше там никого не ждут… Странно, вдруг по всей лестнице забрякали крюками и задвижками, запирая двери на ночь. Почти одновременно загалдели железки по этажам, и этот галдеж хорошо слышен по всей лестнице.
Мальчик вспоминает, что мама тоже запирается на ночь на щеколду и тогда уже не попадешь домой с ключом. Тоже, думает он, никто их не собирается грабить… Он вздрагивает от каждого нового лязга. Вздрагивает раньше, чем понимает, что это не та дверь, за которой он следит, а какая-то другая.
Кто-то подошел к его двери. Мальчик слышал шаги.
Вот сейчас… раскроется дверь — и выйдет она…
Так же, только громче, загалдели крючья.
Значит, они все останутся там на ночь. Неужели и она…
Мальчику захотелось броситься на дверь, ворваться — увидеть.
Шаги отошли от запертой на ночь двери.
…Вот он врывается — она там — он смотрит на нее взглядом и говорит ей резкие, гордые слова, полные жестокой правды. Она рыдает, она просит прощения. Ползет на коленях, обнимает ему ноги. Но он стоит, бледный, красивый, и ничто уже не может разжалобить его. Ничему он уже не поверит. И он уходит. А она рыдает, плачет…
Плачет… Мальчик видел один раз, как она плакала. Тогда она тоже опоздала и пришла в слезах. Говорила, что ее обидел брат и только один он у нее, мальчик… Мальчик вспомнил, и ему стало очень жалко ее. Засвербило в носу.
Он отогнал это и остановился на том, что только что воображал себе. Усмехнулся: детство, глупости… Ведь если и ворвешься… а вдруг ее там нет. Что он скажет тогда этим удивленным людям? Куда денется? Мальчик покраснел, так остро ему представился стыд подобной минуты…
Да и как ворвешься?
Да… но как-то надо решать. Что-то надо делать… Звонить уже неудобно, поздно. Но как узнать? Он снова спустился вниз, к телефону. Ладно, он сейчас позвонит. Если подойдет она — все в порядке, если нет… ну, тогда он повесит трубку. Подошел тот же грубый голос. Мальчик бросил трубку. И сердце стучало в какую-то пустоту, словно сорвавшись.
На батарее тепло. Скандал дома уже не станет больше. Даже меньше. Маму жалко… Последнее мелькает в голове, как маленький серый и пугливый зверек, и сразу исчезает. Мальчику тепло. По телу бегают сладкие мурашки. Все гудит немножко. Не шевельнуться: неохота. Прикроешь глаза — запрыгает в черноте точка, светлая, зеленая — след лестничной лампочки…
Вот он лежит больной и умирает. Бледный, худой. Она находит его наконец. Приходит к нему. Плачет. 4 Не плачь, я всегда любил тебя. Ты ни в чем не виновата». Она плачет, умоляет: все будет иначе. «Нет, для меня уже ничего не будет…»
…Прошли годы. Вот он приходит к ней. Его мужественное лицо несет следы пережитых трудностей, приключений. Густые кудри, падающие на лоб, не могут скрыть глубокий шрам. Седые кудри. Такой молодой и уже седой… «Поздно, все поздно», — говорит он. И уходит. Она рыдает. А он идет по залам, залам, открывает двери, двери…
Когда мальчик проснулся, то почувствовал озноб. Было холодно. И не холодно, а зябко. Мальчик несколько раз резко отвел руки в стороны, попрыгал — разогнал кровь.
Как-то все глупо получилось, думал он. Надо было предупредить маму. Или даже лучше вообще не выходить вечером, а прийти сюда вот сейчас: все равно ее не было и все это время он проторчал тут зря. Прийти сейчас и начать ее ждать. А маме сказать… маме что-нибудь сказать такое. Глупости. Надо было идти домой сразу. А сейчас?.. Сейчас ночь, два часа, третий. И надо узнать.
Мальчик сидел на батарее, вбирал голову в плечи, дышал себе под свитер.
И уже ни о чем не думал.
Три часа ночи.
Четыре.
Тупо ждет мальчик. Задремывая иногда, просыпаясь в ознобе. Он уже все знает про эту лестницу: про трещину на стене, похожую на быка, и другую, похожую на Марью Степановну, про то, что Минька — жук и Валя — дура, и про эту дверь, его дверь, какие на ней звонки и как отстает в правом углу войлок…
Шаги. Голоса. Два голоса. Звякнула щеколда. Это его дверь.
Дверь приоткрылась.
Она!
Мальчик вскочил с батареи. Она взглянула, отпрянула назад. Захлопнулась дверь. Все это как-то слишком быстро: мелькнуло и исчезло. Мальчик недоумевал. Сердце колотилось от неожиданности и оттого, что он так поспешно вскочил, а перед тем долго сидел неподвижно. За дверью голоса. Мальчик силится разобрать. И ему слышится, что там голоса, мужской и женский, ее голос. Мальчик уже уверен, что это шум, эти два шума — это их голоса. Как они явно слышны… Как громко! Слова ширятся, растут, сползают на мальчика…
Замок снова щелкает, и дверь открывается.
Парень, тот самый парень, выходит, пятясь, что-то говоря кому-то. Ей! Мальчик стоит у батареи и смотрит. Парень развернулся кругом. Пошел. Дверь за ним закрылась. Мальчику показалось, что опять мелькнула ее фигура. Щелкнула задвижка. Парень спускался по лестнице. Ближе к мальчику, ближе. Поравнялся. Взглянул на мальчика. Что было в этом взгляде! Мальчик похолодел: чего только в нем не было… Парень миновал, ниже, ниже. Мальчик смотрел ему вслед. Когда парень повернул на следующий марш, то взглянул вверх на мальчика. Любопытство во взгляде.
Шаги парня таяли в глубине.
Мальчик снова уселся на батарею. Закусил губу. Теперь-то уж он дождется. Теперь он знает, что она — там. Он дождется и скажет ей все.
— Я убью ее. Убью! Убью! — повторял мальчик.
В полшестого хлопнула первая дверь. Кто-то пронесся по лестнице, застегиваясь на ходу. Потом двери хлопали все чаще. Выше и ниже, чем стоял мальчик. Двери хлопали по нескольку раз.
Сначала спешили рабочие. Они проходили мимо мальчика деловито, не меняясь в лице. И он был им благодарен.
Потом служащие. Эти плыли, с сумками — женщины, с портфелями — мужчины. Эти пялились, а некоторые оборачивались. Некоторых мальчик узнавал: вчера вечером они поднимались и разглядывали его с любопытством. Теперь их взгляды сочились любопытством, изнывали вопросом…
«Я убью ее!»
Мальчик съеживался. Мучительно делал спокойное и равнодушное лицо. Но стоял мужественно, закусив губу.
Двери хлопали во времени по определенным законам. Волнами. По рубежам получасовым и часовым. Волны нарастали и потом сходили на нет на последних мчащихся, жующих на ходу людях. Потом наступала передышка. Мальчик расслаблялся и сразу чувствовал себя уставшим без меры.
Два раза хлопнула его дверь. Но это были просто жильцы, не она. Мальчик боялся, что они узнают его. В первый раз он отвернулся к окну и пробовал безразлично насвистывать. Во второй раз сделал вид, что спускается вниз, как будто из другой квартиры.