Сэхунн снова вздохнул, придвинулся к лавке ближе. Тени и отблески от огня забавными пятнами скользили по дереву и меху. Сэхунн так загляделся, что одна из теней примерещилась ему волком. Он потянулся к ней левой рукой и уронил ладонь в густой мех, сжал пальцами невольно, потянул. Мех сдвинулся, показав тёмную рукоять. Затаив дыхание, Сэхунн сдёрнул мех совсем и уставился на странный меч: клинок заточили только с одной стороны, зато остриё сделали необычно острым, словно собирались мечом не только рубить, но и колоть. В Халогалане мечи затачивали с двух сторон, а кончик оставляли закруглённым.
Медленно, словно во сне, Сэхунн тронул рукоять пальцами, сжал. Подняв меч перед собой, разглядывал узор, впитанный в металл. Меч был легче родного, заточен острее, рукоять же у него была такая, что и одной рукой можно ухватить, и двумя. А ещё от гарды поверх клинка приладили широкую полосу стали. С одной стороны на этой полосе золотился диск с волчьей головой. Вместо глаз волку поставили смарагды. Диск гляделся на мече чужим, не к месту, но когда Сэхунн повернул меч немного, то убедился, что диск в полосе металла как будто «утопили». К месту или нет, а диск явно вплавили с умыслом.
Сэхунн медленно повернулся к рагане с мечом в руке. Что делать дальше, он уж точно не знал.
— Ты выбрал, — только и сказала рагана, резким движением откинула полу плаща, вернулась на прежнее место и села, жестом велела Сэхунну приблизиться. — Меч твой теперь, не держи его так, словно он тебя укусить хочет. Сядь.
Сэхунн помедлил, оглянулся на отца, но всё же сел на медвежью шкуру подле раганы. Она же, не спросясь, принялась разматывать его правую руку. Волк тоже посунулся любопытно к покалеченной руке и получил по ушам маленькой ладошкой.
— Не лезь, лагодник*.
Волк прижал уши и тихо зарычал, но не мешал больше.
Сэхунн поморщился, когда выпрямлял руку. Уже привык, что рука удобно сложена и прижата к груди, иное положение будило боль. Рагана же безжалостно ощупала неожиданно сильными пальцами кисть, запястье, промяла предплечье и локоть. Дальше Сэхунн едва не застонал, но смог совладать с собой, хотя в уголках глаз стало мокро.
— Руку к груди не приматывай больше, иначе высохнет. — Под прямым взглядом раганы Сэхунну стало не по себе. — Больно будет, это верно. Но боль перетерпишь, полегчает, да и сила в руке останется. А там… там видно будет, вернут тебе руку или нет. Нянчить вот будешь — руку потеряешь. Запомни. — Рагана по-свойски ухватила волка за загривок и придвинула мордой к руке Сэхунна. — Вот, гляди, мохнатый.
«Мохнатый» кончиком розового языка прошёлся по сморщенной коже на ладони, облизнулся и сел с довольным видом.
— Меч твой теперь. Не смотри на него, как на чужое. — Рагана тронула кончиками пальцев бусы. — Ты выбрал, солнечный, ты выбрал. Ступай. Я устала.
Рагана и впрямь вскоре оставила их, с ней ушёл и волк. В огонь подбросили ещё полешек. На Сэхунна поглядывали со всех сторон — свои и чужие, потому трапеза для него прошла как в тумане. Он держал по левую руку странный меч, водил пальцем по золотому диску с волчьей головой, пытался не замечать взгляды и тщетно отгонял напоминания о том сне с дубом и волком. Не понимал. В этой земле дубы чтили, да и волков — тоже, потому и не мог Сэхунн уразуметь, отчего во сне волк и дуб не ладили. А после и спать было боязно в новом углу да под новой крышей. В новом месте и сны снились новые. Вещие.
Вещими снами Сэхунн сыт был по горло. Даром не надо. Но кто его спрашивал?
Только погасили лучины в доме, как к Сэхунну на лавку запрыгнул волк. Переступил лапами через Сэхунна, отвернувшегося лицом к стене, потоптался на пятачке, задевая то пушистым боком, то роскошным хвостом. Сэхунну пришлось немного выпрямить ноги, чтобы острые колени не мешали волку улечься и прижаться боком к животу Сэхунна. Волк шумно вздохнул, с наглостью лизнул Сэхунна в подбородок, а после — аж в губы, посунулся носом в шею и затих. Отогревал лучше всяких шкур и щекотал кожу под ухом почти невесомыми выдохами.
Полежав немного, Сэхунн зажмурился и с трудом сдвинул покалеченную правую руку, ещё немного и ещё, пока не уронил её на густой мех. Кое-как он согнул пальцы на правой руке, чтобы самыми кончиками ощутить, какой волк пушистый и горячий. Сэхунну плакать хотелось, потому что даже эти ничтожные движения потребовали от него огромных усилий. Рука не слушалась. Всего-то сдвинуть и пальцы согнуть, а Сэхунну казалось, что он грёб на вёслах в шторм полдня, не меньше.
***
Если и снились Сэхунну вещие сны на новом месте, то к ранку они все и сплыли, памяти о себе не оставив. По привычке хотел Сэхунн правую руку к груди примотать, но сонно зевающий на лавке волк приметил это дело и уволок повязки. На «шкуру подлую» и ухом не повёл. Вертелся рядом, пока Сэхунн умывался и думал, что с рукой делать. Рука висела плетью, не слушалась, а на многие движения в ответ наказывала болью. Ещё и волк добавлял Сэхунну мук, мешая делать всё левой рукой. Но правой у Сэхунна и при желании ничего не выходило. Даже и соломинку не удержать в непослушных пальцах.
Когда в путь двинулись, волк пропал. Сэхунн сторожко озирался, пытался выглядеть волка в кустах или за могучими дубовыми стволами, да куда там. Хирдманы помалкивали, хотя все видели, как Сэхунн проснулся с волком на одной лавке. Да и меч дарёный был на глазах, замотанный в шкуру и прикреплённый с левой стороны к конской упряжи. Длинная рукоять бесстыже торчала и цепляла на себя шепотки да пересуды. Дескать, кто такими мечами сражается — ими только палочки строгать и из дерева зверушек для детей малых вырезать.
Сэхунн молчал, поджимал губы и старался не слушать обидные речи. Не пристало воину из-за пустяков яриться.
Гинтас всё так же ехал рядом, подставлял лицо солнечным лучам и довольно жмурился, потом объяснял Сэхунну знаками, сколько ехать надо. Сэхунн обмирал весь, потому что ноги ныли. Ещё и не отошли толком от недавней поездки, а тут ещё почти столько же ехать — никаких ног не напасёшься. Лошади вели себя смирно, слушались, но верховая езда всё больше напоминала Сэхунну изощрённую пытку. Гинтас утешал как мог и обещал, что Сэхунну потом это даже будет нравиться. Враль белобрысый.
Город на берегу реки они увидели ближе к вечеру — с холма. Турин коня придержал, позволяя им осмотреть укреплённые высокие стены. Городом это только местные и могли назвать, а на деле никакой это был не город, а застава. Уж Сэхунн в городах разбирался. А тут перед ними красовалась крепость: удобное расположение, стены опять же, внутри тысячи три воинов, видно дороги на суше и реку, мимо незаметно не пройти, а защищать легко, как и нападать. Местный люд подходил к стенам — прямо у стен и вели торговлю под полотняными навесами, а к заходу солнца навесы убирали да расходились. И ворота замковые такие, что не вдруг и придумаешь, как их пройти.
Сейчас ворота были распахнуты, но даже издали Сэхунн видел крепкую решётку, выкованную на совесть. К востоку от крепости, на другом холме, высилась гора сучьев подле била, что тускло поблёскивало в лучах солнца. Наверняка где-то там в ветках деревьев пряталась «птичка» с зоркими глазами, а то и не одна «птичка».
Турин со стягом в руке двинулся вперёд, снова указывая дорогу. Хотя все и так видели наезженную тропу, сбегавшую с холма до самых ворот.
Сэхунн в один миг с Лейфом хёвдингом углядел на реке узкую чёрную снекку, когда они спустились почти к подножию холма. Снекка стремительно скользила по водной глади и поспевала в город быстрее конного отряда.
— Воевода сам встретит, — прогудел Турин, тоже приметивший снекку.
В Цвик отряд пустили без задержек — Турина явно все знали и уважали. На хёвдинга и его отряд косились, куда без этого, но словами не цепляли. Велели ехать в малый двор.
Сэхунн, как и прочие, вертел головой по сторонам с любопытством, покуда кони несли их меж выложенных из валунов стен. Тут уж постройки ничем не напоминали ни дом, ни жилище раганы. Казалось, что и поджигать тут нечего при штурме.