Умывшись, Сэхунн побрёл в свою клеть голодным — после боя никого не кормили. Если вдруг что прилипло с того света, то без еды этого света остаться тут оно не могло. А коль попотчевать едой, так навек останется средь людей и будет отравлять всё злобой.
Чумазый мальчуган притащил ведро нагретой воды в клеть. Сэхунн скинул пропитавшуюся дымом и потом одёжу, помылся и полез под шкуры. На самой плотной и толстой улёгся, а мягкими укрылся. Ночь и день без сна напомнили о себе терпкой усталостью, даже правая рука ныла сладко и не мешала.
В сон Сэхунн провалился, как в колодец. Снились ему снежные горы и хвойные леса с такими могучими соснами, каких он никогда не видел. А потом по Сэхунну вдруг принялись топтаться деловито и нагло.
Сэхунн сонно вскинулся, заозирался впотьмах, повёл рукой левой и пальцами утоп в густом меху. На него тихо заворчали. В сумраке блеснуло зеленью. Сильной лапой в грудь пихнули, после горячо и пушисто привалились к левому боку.
Ладонью Сэхунн гладил волка по голове, между ушами, трепал легонько и мех перебирал на загривке. И Сэхунн улыбался беспричинно, засыпая вновь и чувствуя на скуле горячее частое дыхание.
Спалось Сэхунну сладко и жарко, а когда века коснулся робкий лучик зари, он зажмурился, приник к тёплому и вздумал погладить волка. Левая ладонь скользнула по гладкому. Сэхун вёл ладонью бездумно и пытался понять, почему ему гладко, пока не добрался пальцами до пушистого. И по пушистому вёл, покуда не уразумел, что ведёт явно по человеческой ноге — колено вот, мохнатое.
Испуганно распахнув глаза, Сэхунн приподнял голову и ошалело уставился на медовую кожу. Воевода Кай тихо сопел Сэхунну в плечо, держал рукой за пояс, а ступню просунул между лодыжками Сэхунна. Сонно фыркнул по-волчьи, потёрся о плечо носом, пощекотав тонкими косицами Сэхунну грудь слева.
Сэхунн уронил голову обратно и моргнул. Он ведь точно помнил, что по нему ночью волк топтался. Помнил густой мех под ладонью. Сейчас, правда, под ладонью тоже меха хватало, но… У Сэхунна загорелись скулы, едва уразумел он, что ладонь его покоилась на жёстком бедре, укрытом густой шёрсткой. Руку он тотчас отдёрнул и сжал в кулак, будто обжёгся.
Ночью топтался волк, а на заре сопел в плечо сам воевода. Волк — воевода. Воевода — волк. Значит, не врали, что очищение ульфхеднары с помощью духа волка проходили. Помыслы зверя чисты, просты и богам угодны. Но вот увидеть рядом с собой спящего воеводу Кая Сэхунн точно никак не ожидал — сбежать хотелось, чтоб никто не увидел. И поскорее.
Пятки Сэхунну припекло и того пуще, когда Кай сонно заворчал во сне, подгрёб Сэхунна ближе и прижался к плечу нагому губами. Вот теми самыми полными и твёрдыми, сухими губами. А после Кай облизнулся, щедро мазнув кончиком языка по коже на плече.
Сэхунн окаменел, боясь вздохнуть. Жаром плеснуло в губы от воспоминаний — Сэхунн чуял как наяву, как Кай целовал его той ночью. Допредь Сэхунн ни разу так не целовался, ни с кем. И он подумать не мог, что поцелуй — это так вот… Колкими мурашками сыпануло по спине — от загривка до пояса и ниже. Сэхунн невольно поёрзал и до боли закусил губу, стремясь обуздать собственное тело, что вело себя необычно рядом с Каем. Внутри Сэхунна жар сбивался в тяжёлый вращающийся ком и щекотал под кожей сразу везде. Лежать так было невыносимо. Хотелось нестерпимо сделать что-то, но Сэхунн не знал и не разумел, что это за стремление такое и что делать можно и нужно.
Кай опять завозился: крепче ухватил за пояс, просунул колено меж сэхунновых ног, вовсе не заметив попыток того избегнуть, прижался узкими бёдрами, а голову умостил на груди Сэхунна — щекой накрыл сосок, вмиг обдав его жаром так, что Сэхунн взвыл бы волком, если б не опасался, что набегут лишние люди и увидят всё вот это. Кай был горячий, как волк, местами и пушистый, как волк, сонно ворчал по-волчьи, нюхал Сэхунна и облизывался во сне тоже по-волчьи.
Сэхунн хотел шею потрогать, как вспомнил об острых зубах, но левой рукой и шевельнуть было боязно — а как разбудит? И тогда что? Сэхунн мог только попробовать двинуть правой рукой — немощной. После долгих мук выпростал руку из-под шкуры и скосил глаза. Правая рука выглядела бледной, исхудавшей и слабой. Местами на ней узоры вен складывались в безобразные синяки, в локте рука будто распухла, а выше и ниже локтя безобразные рубцы вздулись ядовито-розовыми буграми с молоденькой тонкой кожицей. Без слёз не взглянешь на такое убожество. Не рука, а тролльи объедки. Хорошо, пальцы хоть не скрючило.
Сэхунн отвёл взор от руки и чуть не помер на месте под пристальным взглядом Кая. Тот смотрел по-волчьи, и лицо его было так близко, что у Сэхунна едва душа в тот же миг не отлетела прочь от тела. Кай без смущения приподнялся, коснулся кончиками пальцев рубцов, огладил, а после подался к руке и скользнул губами, согрел выдохом долгим.
Сэхунн зажмурился от стыда, мечтая и впрямь на месте помереть, потому что дико, сладко до упоения и — срам признаться кому — ещё охота почуять сухие в трещинках губы на себе, на ноющей и дёргающей болью руке, потому что вовсе не больно, когда горячими губами и выдохами…
Кончиком пальца по острой ключице — щекотно. Сэхунн виновато открыл глаза.
— И это — моё тоже, — непреклонно шепнул Кай, глядя на него сверху и почти касаясь губами дрожащих сэхунновых губ.
— Ты волк? — Ничего умнее из непередуманных вопросов Сэхунну на язык не попало.
— Волк, — без капли сомнения или колебания ответил Кай. Смотрел. Не отводил глаз. Глазами ел заживо, разжигая в Сэхунне пламя.
— Зачем тебе я?
— Ты мой.
— Я тебя не знаю даже.
— Знаешь. Твоя суть знает и помнит. Ты рука, что меня кормит. И ты ждал меня, сколько себя помнишь. Ты мой, Сэхунн. — Имя Кай произнёс немного нараспев, будто пробуя на вкус.
— И ты меня загрызёшь?
Кай смотрел молча с укором едким, едва водил пальцем по нижней губе Сэхунна, дышал неслышно. Чуть заметно покачал головой.
— Тогда зачем я тебе?
— Солнце волчье, — непонятно ответил Кай, выскользнул из вороха шкур, ослепив Сэхунна медовой наготой до громкого тяжкого перестука в груди, и воткался в тени у полога, стремительным потоком влился, чтобы пропасть без следа.
Сэхунн зажмурился и натянул шкуры на голову, прячась от своего же смущения, лучиков ранних да окриков старших, что гоняли молодняк на первый урок на речном песочке.
Снедали все уже разрумянившиеся, и молодняк старался держаться поодаль от вернувшихся из боя. Сэхунн смех сдержал чудом, когда детский руку отдёрнул и едва не опрокинул кубок с водой. Сэхунн был воды родниковой прозрачней — его всю ночь волк хранил от нечисти.
— Надумал что? — спросил Лейф хёвдинг, когда на «Вороне» снасти проверяли да стрелы складывали. — Завтра уж пора будет. Пойдёшь к венду?
И разом схлынули все мысли, легко вдруг стало и невесомо, словно якорь невидимый Сэхунн потерял. Кивнул без раздумий.
— А пойду. Вот только кто знает, одолею ли испытания. Если нет, он и сам не возьмёт.
— Возьмёт, — возразил отец, жестом показав, куда сундук со стрелами подевать. — Я так разумею, ему надо лишь, чтоб посвящение ты одолел. Ты уже воин.
— Однорукий, ага, — фыркнул Сэхунн, вмиг посмурнев. — Потому пойду как все. Или нет…
Сэхунн умолк, уставившись на Кая — тот вспрыгнул ловко на подсохшую лопасть, куницей по веслу поднятому пробежал и соскочил на палубу с звериной мягкостью. Бровью смоляной повёл и Лейфу кивнул. Волчьими глазами по сэхуннову лицу мазнул.
— Завтра на испытание собирается, — не стал отец лукавить и выдал как есть. Кай на Сэхунна снова покосился.
— Последнего будет довольно.
— Ну нет. Или как все, или не пойду, — упёрся Сэхунн. — Я тебе, может, и надо, но если толку от меня мало будет, так и не уйду далеко. Не воин выбирает поход, а поход воина. Если не сдюжу, к чему тебе никчемный?
Взгляд Кая мигом свинцовой тяжестью Сэхунну на плечи навалился. Выпрямиться пришлось с усилием и голову вскинуть вышло не без труда, но Сэхунн управился.
— Приду как все, кто захотел идти в Море Мрака. Если сдюжу, пойду. Нет, останусь с отцом. По чести. И пусть не болтают, что ты взял меня в поход из милости, руку мою пожалев.