Чёрный Волк же метался средь своих и чужих и никому не позволял подойти к камню.
«Закрой Врата, пока они по ту сторону», — настойчиво требовала Мать. А вражеских воинов меньше не становилось. Предводитель посылал их на верную смерть, но кричал, чтобы они пробились к камню и схватили ведьму.
Уже и духоведцев иных почти не осталось, и Чёрный Волк обратился в человека, подхватил чужой меч и затанцевал у камня, всё так же не позволяя никому подойти. На Чёрного Волка нападали с копьями, стреляли в него, а он текуче ускользал и рубил, рубил без устали как будто.
Сэхунн сжал в ладони зелёный камень изо всех сил, правой нашарил на поясе нож охотничий и кинулся искать тропу вниз. Всё ещё не разумел, что творится и как закрыть Врата, но хотя бы мог сражаться с Чёрным Волком рядом. Сэхунн бежал, падал, поднимался и снова бежал, лишь бы успеть, покуда Чёрный Волк ещё бился один и живой.
Сэхунн с обрыва сорвался, чуть ногу не подвернув, но удачно плюхнулся на склон, съехал прямо к держаку с факелом. А у камня Чёрный Волк сдерживал чужаков уже длинным копьём с широким клинком на конце. Сэхунн похромал к нему, отклонился от прошившей густой воздух стрелы, сжал камень в ладони крепче, а после поймал быстрый жгучий взгляд Чёрного Волка — тот стремительно оглянулся и отмахнулся копьём от стрелы.
Добравшись до огромного камня, на котором стояла Мать, Сэхунн привалился к нему плечом и перевёл дух.
— Закрой Врата, — коротко рыкнул Чёрный Волк, не повернувшись к нему, — был занят новым противником.
— Как? — выдохнул Сэхунн и прижался к камню уже спиной, чтобы в него стрелы не попали.
— Найди замок, вставь ключ и поверни против солнца. Только ты можешь закрыть. Пока ты их не закроешь, я не смогу их разрушить. — Чёрный Волк пригнулся, пропуская над головой обагрённый кровью меч.
Воспрявший Сэхунн, мало что уразумев из слов, принялся шарить правой рукой по камню и искать какой-то замок. Что странно, он нашёл отверстие, куда удалось бы всунуть камень. Всунул. Потом вспоминал, куда поворачивать. И вспоминал, как ходит солнце, потому что руки тряслись, и понять не выходило. Насилу вспомнив, Сэхунн камень повернул и тотчас упал на землю, сбитый с ног оглушительным треском и дрожью камней. По склонам катились камни, а земля утробно стонала и подрагивала. Но Сэхунн испугаться толком не успел, потому что рядом оказался Чёрный Волк и крепко сжал его плечо. Смотрел долго, мучительно. Смотрел так, будто прощался навеки.
— Прости меня, но иначе никак.
— Что? — непослушными губами шепнул беззвучно Сэхунн.
— Я исправлю. Потом. Найду. Просто подожди. Ты же меня подождёшь?
— Что? — испуганно повторил Сэхунн, не понимая ничего совершенно.
Чёрный Волк на миг прижался губами твёрдыми, целуя неукротимо, потом отпрянул, выпрямился и взял широкий замах копьём, что засветилось зеленью едва-едва. И вместе с ударом Чёрный Волк прогремел:
— Отрекаюсь!
Под жуткий чудовищный вой камень пошёл трещинами, раскалываясь. Осыпался обломками и пылью вместе с погасшим ключом. Только Мать стояла всё там же, и под ногами у неё осталась пустота.
— Людские алчность и злоба непреходящи, — печально проронила она в давящей тишине. — Но это то оружие, что можно обратить в обе стороны. Живи, солнечный. Когда-нибудь… быть может…
Мать устало поникла и коснулась ногами земли. Чёрный Волк подставил ей плечо, с беспокойством оглянулся на откатившуюся по тропе волну чужаков, затем устремил на Сэхунна взгляд больной.
— Прости, — повторил тихо и сжал в ладони плетёнку сэхуннову с камнем-ключом. — Живи и дождись, мой верный, ладно?
Он вмиг подхватил Мать и в один шаг отступил в густую тень. Сэхунн рукой потянулся, помотал головой, отказываясь верить, что всё взаправду, да и что вообще это всё? По обломкам дополз до тени, рукой повёл, шарил бездумно, искал и не находил.
Чёрного Волка и Мать волков с того дня никто не видел больше. Нигде. А источник взбесился на заре. Хлынули воды из него и затопили священное место волков. Чужаки ярились, когда и Вдовий Утёс накрыло водой. Им не досталось даже обломка разбитого Чёрным Волком камня.
Шныряли после по горным селениям лазутчики да выпытывали у люда, кто и что знал про людей-волков, водился ли с ними кто.
Сэхунн молчал, глядя на чужаков сухими глазами. Сжимал в ладони оберег Чёрного Волка, что один и доказывал — не привиделось, было. Только этот оберег от духоведцев и остался, всё прочее вода слизнула и в себе похоронила. Да и память ещё жила сэхуннова, хранила в себе жар и любовь. Его тело помнило Чёрного Волка.
Только помнил Сэхунн ещё и то страшное слово: «Отрекаюсь»
«Даже если он от тебя отречётся, ты отрекаться не смей».
Несправедливо. Нечестно.
Сэхунн злился на Чёрного Волка, обижался, клял по-всякому. Они же оберегами менялись при текучей воде! А Чёрный Волк отрёкся от него, ушёл и не обернулся.
«Было время, когда люди жили иначе и этого мира ещё не знали. Было время, когда у людей и воли своей не было. Но потом провели людей Волки девятью Вратами в этот свободный и светлый мир, чистый от скверны, что за Вратами осталась. Покуда у Врат стоят Стражи и Волки, а Память помнит, скверна старого мира в новый не войдёт», — рассказывал бродячий сказитель, что волей случая забрёл в горное селение.
Сэхунн помнил, как ему говорила это мать, когда в неверном свете лучины занималась рукоделием в долгие зимние вечера в скудных северных землях, где никогда не было никакого Чёрного Волка. Мать слышала эти слова от деда, а тот от своего деда, а тот…
«Даже если он от тебя отречётся, ты отрекаться не смей», — жило шёпотом в сонных тенях.
На шёпоте этом Сэхунн и подорвался. Путался в меховом покрывале, жмурился от казавшегося нестерпимо острым и ярким света, чуял запах пролитой крови, отдалённым эхом слышал песнь среди гор, пальцами ловил ускользающую каменную крошку, а в груди так же быстро стучало, как били в барабаны у камня…
Влажное коснулось лица раз, другой. Тихо заскулили, тычась мокрым носом в шею. Спросонья Сэхунн обнял левой рукой горячее и меховое, лицом в мех вжался. Сэхунна трясло от озноба и от ядовитого жжения под кожей. Отпрянув, он гладил чёрного волка, топтавшегося по нему и по скомканному покрывалу. Волк виновато морду отворачивал, косился на руку покалеченную, поскуливал и снова косился, хотел чего-то.
Унявшись немного и отойдя от странного сна, Сэхунн отпустил волка и выжидающе посмотрел. Волк снова на руку правую Сэхунна покосился, вздохнул и медленно подобрался ближе, ещё ближе. Посунулся носом к руке, выждал, лизнул в запястье с виноватым видом, после осторожно сжал челюстями.
У Сэхунна слёзы из глаз брызнули от боли, когда клыки впились-таки в плоть. Волк куснул с низким рыком, вонзив зубы на совесть и усилив жжение. Словно от волчьего укуса в кровь Сэхунна попала отрава, что выжигала теперь его изнутри.
Волк отпустил руку и принялся зализывать ранки от зубов, но так стало ещё хуже. Правую руку как огнём охватило. Сэхунн не стерпел, сжал укушенное запястье левой рукой, притянул разболевшуюся до слёз десницу к груди. От боли зашипел даже, покуда волк обеспокоенно вылизывал ему лицо.
— Почто кусаешься? — прохрипел Сэхунн, морщась и сражаясь со сбитым дыханием. Волк виновато заскулил, но ухватил снова — за плечо. От новой волны боли Сэхунн чуть не заорал в голос. Отпихнул волка, что вертелся вокруг и ластился к нему.
— Паскуда… Сожрать хочешь? Тогда жри и не мучай… меховой мешок…
Волк прижал уши, когда Сэхунн сердито турнул его в бок, но не отодвинулся, а снова к руке полез. Сэхунн отпихивал, как мог, но за предплечье волк ухватил зубами знатно. Оба в крови измазались, покуда возились на шкуре. И рука Сэхунна на миг провалилась в тёмную дымку, чтобы после заскользить по гладкому.
— Тише, дурень, — низко прорычал Кай, придавив Сэхунна собой к меху. Смотрел виновато, тяжело дышал и прижимал ладонь к щеке. — Тише. Потерпи. Чуточку потерпи. Прости.
Сэхунн замер, уставившись на Кая. Он слышал это уже. Слышал целую вечность назад. В ту ночь, когда взял в руки чужой оберег. В ночь, когда поцелуев было мало, и его укусил волк, чтобы тело человеческое волка признало и принять смогло легко и чутко, потому что есть среди волков и Волки, да найти их и к себе привязать не каждому дано.