От усилившегося жжения Сэхунн выгнулся, невольно прильнув к горячему Каю, и жар в теле стал ещё нестерпимее. А Кай вжимался в него, ладонью вёл по внутренней стороне бедра, в грудь целовал — не отпускал.
— Потерпи… — шёпотом горячим и текучим по ключице и поцелуем утешающим.
Кай ладонью сжал запястье правое, притянул руку Сэхунна к себе, губами потёрся о пальцы, скулой потом, заставил руку повернуть, чтобы щекой прислониться к раскрытой ладони. Зажмурился блаженно и едва слышно спросил:
— Чуешь?
И впрямь Сэхунн чуял жар смуглой кожи, щекотку щетиной. Глазам собственным не поверил, когда пальцы дрогнули. Вёл по жёстким линиям, ухо трогал, снова скулу. Рука горела, больно горела, и двигать ею было непросто, но она слушалась. Ещё проступающие из ран капли крови тускло поблёскивали, но укушенные места не саднили — слегка немели и горели внутри где-то, под кожей глубоко. Зуд и жар, и от них становилось не столько больно, сколько странно. А вот рука… Как будто Кай покусал руку, чтобы хворь из неё выжечь.
— А за задницу зачем цапнул? — едва ворочая языком, спросил Сэхунн.
— Нельзя сразу. Иначе это могло тебя убить. Но ты так стоял… — Кай отвёл глаза и потрогал кончиками пальцев бок Сэхунна. — Выставил из кустов самое ценное и вкусное. Соблазн был слишком велик, и я не смог…
— Надеюсь, тебе было невкусно, — сердито зашипел Сэхунн и осёкся, поймав солнечно-смешливый взгляд Кая — нет уж, этому явно всё было вкусно, аж добавки хотелось.
— Я помню тебя, но помню странно, — прямо сказал Сэхунн, вновь коснувшись пальцами твёрдой скулы. — И… её помню тоже. Осколками.
Кай спрятал лицо у него на шее, носом уткнулся и вздохнул.
— Прости.
— Но я ничего не разумею. Ни что было, ни что…
— Сначала нельзя было рассказывать, а после я не успел. И что показали тебе посвящением в эту ночь, я не знаю, потому что не знаю, о чём ты спрашивал. — Кай широкой ладонью провёл по бедру Сэхунна, погладил кожу на внутренней стороне, коснулся кончиком пальца нежной кожи в паху. — Мой, — выдохнул Сэхунну в губы. Поцелуем выжигал себя внутри Сэхунна сильнее, чем волчьим ядом от укусов.
Обнимать Кая обеими руками Сэхунну было ещё слаще и жарче, чем допредь. И отпускать не хотелось. От сладости, жара и жжения под кожей все мысли до одной испарились. Все потерялись в торопливом шёпоте и бесконечных «мой».
Кай носом тёрся о шею Сэхунна, отогревал дыханием частым, на миг губами касался, чтобы отпрянуть тут же. Будто покусать хотел, но не позволял себе.
— Сэхунн… — хрипло-мучительное, оборвавшееся выдохом в шею. Языком влажным по кадыку, зубами. Кай легонько покусал кадык, опять языком провёл. Вылизал ямочку меж ключицами, с глухим ворчанием сомкнул зубы у основания шеи, прихватив тонкую кожу, — почти прокусил и снова зарычал тихонько.
— Кусай, — непослушным, пропадающим голосом дозволил Сэхунн. Ему страшно не было — кровь под кожей горела так, что боль терялась в этом жаре бесследно. Сэхунн её уже попросту не чуял. Совсем. Он пылал весь с головы до пят, его жгло раскалённой кровью в жилах и волчьим ядом. Десница слушалась всё лучше, а тело плавилось под Каем и в руках Кая. Без касаний Кая Сэхунну криком кричать хотелось. Эти широкие и шершавые ладони… Сэхунн хотел чуять их на себе каждый миг и чтоб целую вечность вот так.
— Чёрный Волк… Ты отрёкся…
— Я же клялся, что навсегда. Ты мой. — Кай лизнул ранки от зубов на шее Сэхунна. — Мой язык солгал — так было нужно. Но разве мои глаза тебе лгали? Разве хоть раз я сворачивал с пути к цели?
Сэхунн забыл, как дышать, встретив взгляд Кая. Упивался ненасытно счастьем и радостью, что сияли в каждой искорке.
— Будешь снова моим? — шёпотом и поцелуями на ухо. До прерывистых неудержимых смешков. Смеялся Сэхунн и не мог остановиться. Полный недоумения и лёгкой обиды взгляд Кая только пуще прежнего Сэхунна смешил — слова не давал сказать.
Сэхунн ухахатывался, а Кай сердито отстранялся — сидел после и смотрел исподлобья, как Сэхунн катался на шкуре, цеплялся пальцами за мех, смахивал ладонями проступившие от смеха слёзы.
— Искусал… зацеловал… сапоги испортил… твердил всё, что твой… а теперь спрашиваешь? — Сэхунн вжался в мех лицом, пытаясь смех заглушить.
— Лучше сделать сперва, а потом уж спрашивать или извиняться, — мрачно проворчал Кай и ловко ухватил Сэхунна за лодыжку, неспешно потянул к себе, чтобы прижиматься к лодыжке щекой, тереться скулой о голень и колено, а после — губами по коже. Прикрыв глаза и раскинув руки, Сэхунн млел, покуда Кай поцелуями клеймил ему ногу, оставлял пылающие следы на внутренней стороне бедра и неумолимо подбирался к паху. Прикусив кончик языка, Сэхунн дрожал — Кай в поцелуях теперь измерял живот.
Бежать или отстраняться Сэхунн не хотел совсем. Просто верил, что Каю можно всё, ведь Кай точно знал, что и как с Сэхунном делать. Волки — они такие, им ведомо если не всё, то почти всё, для них не существует потока времени. И если Сэхунн видел в самом деле то, что уже было, значит, со своим волком Кай давным-давно уговорился.
— Волк… — выдохнул Сэхунн, вздрагивая от лёгкой щекотки — косицы Кая щекотали ему грудь, лишний раз напоминая, каким чутким стало тело после волчьих укусов. Влажным языком Кай проходился по коже вокруг соска, прихватывал сам сосок твёрдыми губами, сжимал, тянул, отпускал и снова проводил языком вокруг. Дрожащими пальцами Сэхунн ловил тонкие косицы, перебирал их и прикасался к затылку Кая, умоляя не останавливаться. Срамота, но стыдно Сэхунну не было — было правильно. Словно Сэхунн всегда вбирал в себя бушующий пламень Кая, укрывал в себе, сдерживал ревущий огонь, что мог опалить целый мир, сжечь дотла, разбить в пыль, как тот огромный камень-врата.
Созидающая сила, разрушающая сила и память. Триедины. Страж, Волк и Мать, владеющие ключами из волчьей крови от девяти Врат. Хранитель созидающий, Воин разрушающий и Знание, что держит их вместе. Теперь Сэхунн знал, как оживить ключ и снова сделать его мёртвым, как отпереть и запереть Врата. Последние Врата. И теперь Сэхунн в самом деле знал дорогу к Вратам — волчий яд влил в него знание и не убил, потому что Кай не отрекался сердцем. Никогда не отрекался сердцем. Ведь Волк выбирает только раз и всегда возвращается, покуда выбранный им Страж не отречётся от Волка сам. Теперь Сэхунн уразумел слова Матери.
Было или не было — это ничего не значило, потому что Волк выбрал, и Сэхунн выбрал тоже. Всегда выбирал Волка, и именно сей выбор направлял руку Сэхунна на правиле и разворачивал нос «Ворона» к Янтарному берегу, чтобы бежать в волчий край и спасать своего ульфхеднара. Разрушение без созидания убивало себя само.
Сэхунн чуял правую руку и сжимал пальцы, тянул за косицы, чтобы Кай скользил губами по шее, слизывал капельки крови, залечивал кончиком языка ранки от зубов, грел дыханием подбородок и соединял свои губы с губами Сэхунна. Чтобы Кай нежно-неистовыми поцелуями будил в крови памятную барабанную дробь, завораживающую и бросающую тело в пламя.
Сэхунн обнимал за шею сильную, оглаживал пальцами мышцы твёрдые и в губы жаркие шептал:
— Хочу.
В дрожащем мареве, что давали свечи, резкие черты перед глазами плыли, зато удавалось разглядеть каждую ресницу тёмную и волчьи — зелёные — отблески под полуопущенными веками. А после Сэхунн не смотрел, нежась в новом поцелуе. Жил касаниями и близостью двух тел, сжимал ногами бёдра узкие, покуда Кай притирался к нему и дразнил жаром своим. И вот теперь Сэхунн не смущался из-за возбуждения, что как волной накрывало и утягивало на глубину.
Шершавые ладони на боках заставляли Сэхунна выгибаться, сохранять близость и желать полного единства с Каем. Кай был везде, он один — и везде разом, но Сэхунну не хватало. Сэхунн хотел больше, как будто Кай мог влить в него ещё больше знаний и больше мощи, сделать сильнее.