— Последний разум с тобой потеряю… Перестань… — Шёпот и слова в поцелуях терялись и хоть слуха Сэхунна достигали, понятнее от того не становились.
Кай приподнимался, руки выпрямляя, а Сэхунн за шею его цеплялся, не желая губы его отпускать. На тугом толчке выдохнул и зажмурился, сжался весь, крепче за шею обнял и погасил стон сдвоенный нетерпеливым поцелуем. Кай слегка бёдрами покачивал и собой растягивал Сэхунна внутри, вынуждал вдох сделать и обмякнуть расслабленно, чтобы Кай снова мог толкнуться, собой Сэхунна заполнить обильно, взять и пропитать смятением и истомой сразу.
После Кай ускользнул, без себя Сэхунна оставил, языком в рот приоткрытый пробрался и вдох сделать не дал. Узкими бёдрами тёрся меж ног разведённых, вязкой влагой пачкал кожу. Мучил, потому что Сэхунн всё ещё чуял след Кая в себе, его тело чуяло и оставалось для Кая открытым, изменённым, желало Кая вот так, как было. Мука со вкусом мёда, что таял отчего-то не на губах, а в груди, растекался теплом укутывающим, изнутри прорастающим. А Кай шею Сэхунна вылизывал, ключицы покусывал с волчьим рычанием, после и вовсе отпрянул. На коленях стоял и Сэхунна к себе тянул, за бёдра приподнимал.
Сэхунн руки раскинул, зажмурился, упиваясь тем, как влажное и округлое меж ягодиц трётся, нажимает всё увереннее, проникает. Кай входил с истязающей медлительностью, будто насыщал собой неохотно или с излишней бережностью. Зато пальцы на бёдрах Сэхунна сжимал с силой, мял плоть податливую до синяков грядущих. Владел и толкался нежно, а руками терзал и к себе тянул жадно, будто отпустить боялся.
Сэхунн затылком упирался в шкуру мохнатую, выгибался от жара, что тёк вдоль спины всё неистовее с каждым новым движением, ладонями искал, за что ухватиться крепче, покачивался от толчков неспешно-мягких и дышать пытался воздухом, что густел и нагревался стремительно. Пятки по меху медвежьему скользили и тоже опору найти не могли. Всей опоры и было — руки горячие и сильные Кая да бёдра жёсткие, что вжимались в ягодицы Сэхунна. И движение непреходящее, настойчивое, размеренное, когда Сэхунна Кай не только собой пронизывал, а ещё и теплом внутрь втекал, заполнял доверху, напитывал тягучим удовольствием, от которого кончики пальцев покалывало. И покалывание это ласковой дрожью мелкой по всему телу разбегалось, как кругами по воде, покуда не стало захлёстывать с головой волнами — всё сильнее и сильнее.
Кай за руку Сэхунна поймал и в один миг к себе притянул. Вскинуться заставил, удержал, ладонями широкими ягодицы накрыл, подхватил и сжал. Сэхунн воздух ловил губами, мимо воли стискивая ногами бёдра узкие, за шею, от пота скользкую, обнимал и шелохнуться боялся. Сам не знал, то ли страшно отпустить Кая и пустоту внутри почуять, то ли до предела насадиться и уколоть себя болью желанно-лёгкой.
— Не бойся… — Кай ключицу куснул и зацеловал, а ладонями смял ягодицы, поддерживая. — Ничего не бойся…
Тогда лишь и уразумел Сэхунн, что Кай дал ему волю. Чтобы Сэхунн сам выбирал, как ему больше нравится. И как только Сэхунн это уразумел, щёки сразу и заполыхали. Он носом Каю в шею уткнулся и затих, потому как боязно нарушить цельность их и близость особенную. Словно одно неловкое шевеление могло всё порушить.
Кай губами потёрся о его висок, пощекотал кожу смешком тихим и ладонями смял ягодицы, заставляя приподниматься, вверх скользить. Сэхунн сам порывисто опустился обратно, испугавшись, что вот-вот настигнет холодная пустота внутри, когда Кай выйдет из него, покинет. Пусть даже на миг всего, но терять Кая Сэхунн не хотел — хотел чуять его в себе, потому что именно так Сэхунну было правильно и хорошо до умопомрачения. Даже просто сидеть вот так, сжав ногами бёдра Кая и приняв его в себя, было сладко. Всё остальное ничего не значило.
Кай сдвинул руки — поясницу огладить, нажать с мягкостью. Сэхунн послушно прогнулся и зажмурился от ощущений, что стали невыносимее. Теперь, когда он прижимался к Каю животом и прогибался в спине, хотелось именно двигаться и жить движением.
Он неуверенно приподнимался, застывал и дрожал от отчётливого натяжения мышц, после медленно опускался, вбирая в себя, заполняя себя Каем. Жмурился, когда Кай возвращал ладони на ягодицы, оглаживал и снова сминал, ласкал кончиками пальцев, чуть впивался короткими ногтями, рисовал круги на влажной коже, опять мял, потом проводил пальцем между ягодицами и подушечкой оглаживал натянувшуюся кожу — от касаний этих у Сэхунна всё внутри переворачивалось и дрожало, а движения становились отрывистыми и резкими, скрашенными страстью. И Кая Сэхунну было мало — хотелось больше и жарче.
Скоро они повалились обратно на шкуру. Сэхунн улыбался поцелуям и прерывистому шёпоту, плавился от того, что Кай скучал по нему, что он красивый, оказывается, настолько, что Кай съесть его хочет — покусать и съесть.
Перепутавшиеся объятия и исступлённые соприкосновения губ лишали разума. Сэхунн трогал Кая руками, тянул к себе, ногами обхватить пытался, вертелся под тяжестью сладкой, стремясь прильнуть навечно. Поддавался и вытягивался от толчков ускорявшихся, губы размыкал для стонов, сдержать которые сил не находилось, и для вдохов, сделать которые всё равно не получалось.
Кожа на шее горела — Кай прихватывал её зубами, покусывал, зацеловывал, языком проводил, кадык лаская. Вжимался в Сэхунна, приникал плотнее с каждым мощным толчком, от макушки до кончиков пальцев на ступнях Сэхунна себе забирая.
Обуял собой, овладел, уронил в безмятежность бездумную, наполненную лишь радостью и удовольствием бесконечным. Лёгкость и удовольствие всё прибывали и поместиться в Сэхунне не могли — вот-вот хлынуть должны были через край.
Сэхунн дышал шумно и хрипло, часто-часто, обнимал застывшего Кая и глаза открыть боялся. Блазнилось, что откроет — и всё исчезнет тут же. Пытался не дрожать, покуда Кай зубами к шее его примерялся: ухватывал осторожно сбоку, где место было самое чуткое, вылизывал, снова ухватывал и без спешки зубы стискивал, в плоть впиваясь.
Жжение потихоньку нарастало, расползалось от шеи по груди и плечам, волновало до зыбкой дрожи в животе, накрывало бёдра — Сэхунн чуял остро тяжесть в паху, ноги разводил податливо и выгибался сильнее. В жилах жидким пламенем струилось желание неприкрытое, силы воскрешающее. И Сэхунн смутно догадывался, что будет дальше и почему. Не то чтобы он помнил наверняка, скорее, это напоминало давно виденный сон, но Кай был волком и от человека отличался. И Сэхунн позволял ему кусать себя столько, сколько надобно, чтобы меняться и быть к волку ещё ближе.
Быстрые толчки сменялись плавными, дозволяли Сэхунну окунаться в бесконечность и успокаивать себя топким наслаждением после яркого безумия. Ладонями он касался скул твёрдых, губами ловил солёные капельки пота на смуглом лице и старался уместить в себе притяжение и страсть Кая, но плотина из сил и выдержки постепенно разрушалась.
Кай кусал его ещё несколько раз, силы вливая новые, но Сэхунн всё равно чуял, как внутри него распускается узел, заполняет и уже откровенно распирает, давит так, что от удовольствия умереть охота. И любое — даже слабое — движение Кая могло в следующий миг разрушить всё, снести потоком мощным, захлестнуть Сэхунна и утянуть на глубину неизведанную.
С тихим рычанием Кай укусил снова, после — зализывал ранки, шумно Сэхунну в шею дышал, целовал и снова языком по коже проходился. Пронзил толчком мощным, заполнил доверху и весь свет на Сэхунна обрушил.
Жаром плавящим Сэхунна заливало внутри, вскидывало и било дрожью крупной снаружи. Кажется, он кричал, тонул в волнах, что как в шторм поднимались высокими гребнями пенными и хлестали по нему раз за разом. Сэхунн даже не понял, на какой из волн содрогнулся весь, испачкал живот собственный, а волны так и не остановились.
Перед глазами пятна плыли, острые зубы на шее не помогали совсем. Сэхунн мог лишь отчаянно за Кая цепляться, чуять его в себе, трястись, задыхаться и позволять всем чувствам разом одолеть себя. Снова и снова. До самого рассвета, робко и стыдливо забрезжившего тонкими лучиками сквозь узкие зазоры между шкурами.