Гинтас северного наречия не разумел, но это его не останавливало. Выразительных жестов хватало, чтобы они с Сэхунном могли друг друга сносно понимать. Так Сэхунн выяснил, что «косю» называли полосатых коней, Гинтас — аук… что-то там, а ещё «юнак», страшненькая дубина с каменными зубьями — «мачуга», где-то впереди был загадочный «знич», а ещё дальше — «цвик» и то ли «вилкас», то ли «вилктак».
Сэхунн мало что понимал, но певучий говор Гинтаса ему нравился, да и ехать так было веселее. Хотя Сэхунн не уставал удивляться пышности вендского края. Обилие зелени, деревьев, красок пьянило. Иногда Сэхунн поглядывал вперёд и подмечал, что отец тоже ведёт беседу с Турином, но с Турином таки было проще — он говорил понятно.
Солнце зависло высоко в пронзительно-синем небе, когда они остановились у родника. Вода била ключом — такая студёная, что зубы ломило, но вкусная.
Гинтас успел затеряться в зелени и вернуться с орехами. Давил скорлупки пальцами и угощал Сэхунна душистыми спелыми ядрами. Сэхунн тоже попытался сжать пальцами орех, но левой руке недоставало силы и умения. Гинтас ободряюще похлопал его по плечу, забрал орех и принялся показывать, как надо нажимать, потом взял в левую руку — получилось тоже так себе, так что посмеялись они вместе над своими потугами.
— К вечеру должны выбраться на хоженый шлях, а там будет сторожевой огонь, — сказал веско Турин. — Как раз распутье пройдём, а оттуда до огня немного. Переночуем, а после к заходу солнца и в Цвик придём.
Дальше ехали уже тише — притомились. Турину и Гинтасу всё ничего, а вот хирдманы к лошадям были не так привычны, как к палубе.
Сэхунн сжимал губы плотно и старался ничем не выдать, как у него ноют бёдра. Как знать, не стёр ли он там себе под портками всё в кровь? Кожу пекло на внутренних сторонах бёдер, да и задница побаливала с непривычки — так долго верхом он ещё не ездил, чтобы весь день с зари до заката. С завистью Сэхунн косился на Гинтаса, который всё так же вертелся, будто его непрестанно кусал рой невидимых пчёл.
Турин всё верно сказал, и незадолго до заката они выехали к распутью. Даже без валуна видно было, что тут сходились хоженые тропы. Вот только на валуне лежал волк. Тот самый. Сэхунн даже испугался, когда в мыслях назвал волка своим.
Волк и ухом не повёл при виде конного отряда — лежал и лежал себе. Зато Турин и Гинтас тотчас велели остановиться резкими жестами. Смотрели они на волка с почтением и ждали чего-то.
Волк лениво поднялся, вызывающе потянулся, выгнув спину, словно хорь, мягко соскочил с валуна и встал на тропу, что убегала правее — к густеющему лесу и холмам, прочь от берега реки. Степенно переставляя лапы, волк прошёл немного по тропе, после обернулся.
Турин и Гинтас обменялись взглядами и жестами велели сворачивать направо. Лейф хёвдинг умело держал лицо строгим и спокойным, ничем не выказывал удивления, но всё же тихо спросил:
— Разве нам не по другой тропе надобно к огню?
— То верно, — прогудел Турин. — Но тут такое дело… Рагана зовёт. А от её приглашения не отказываются.
— Рагана? — Отец бросил короткий взгляд на Сэхунна и натянул повод, удерживая коня на месте.
— Ведьма, — неохотно пояснил Турин и поморщился с лёгкой досадой. — Мы можем поехать, как прежде, коль желаешь, Лейф хёвдинг, но рагана не выпустит нас из леса. Пути не будет. Будем кружить как кутята малые, пока не покаемся и не исполним её волю. Без дела она бы звать не стала, а раз зовёт… видно, ей есть что тебе сказать.
— Не вышло бы дурного, — с сомнением протянул Лейф и коснулся пальцами серебряного молоточка Тора, что носил на шее. — Встречи с троллихами редко бывают удачливыми.
В трусости Лейфа никто не упрекнул бы — разумный человек не станет доброй волей искать встречи с ведьмой, даже если жизнь уже не мила.
— Она не троллиха, — развеселился Турин. — Она… как это по-вашему… мудрая вёльва*. Гневить её не след, то правда, но зла ради зла она не творит. Так что решишь, хёвдинг?
Лейф вновь глянул на Сэхунна, а затем повернул коня вслед за волком, что терпеливо ждал на тропе. Все свернули за хёвдингом, и Сэхунн — тоже.
Волк бежал прытко впереди, пока не растаял в густеющем сумраке тенью бесплотной, но Сэхунн мог поклясться всеми богами разом, что волк был рядом и смотрел прямо на него — Сэхунн чуял жгучий взор кожей.
__________
* Полосатые кони — дрыкганты, лесные рысаки (обитали на территории Великого Княжества Литовского — Беларусь, Западная Польша, Литва), ловко бегали и по лесам, и по болотам, очень выносливые, могли долгое время скакать без остановок. Считается, что они вымерли более 4 сотен лет назад, известны по легендам в основном. По окрасу полосатые или пятнистые, или полосато-пятнистые сразу, как тигры или рыси, более мохнатые, чем монгольские породы. И копыта у них были крупнее, чем обычно. В Европе их ещё называли скакунами тигровой масти.
* Елань — лесная поляна.
* Муспельхэйм — один из девяти миров, страна огненных великанов, огненное царство, которым правит огненный великан Сурт («Чёрный»).
* Слейпнир — «скользящий» или «живой, проворный, шустрый», восьминогий конь Одина, порождение Локи.
* Норны — три женщины, наделенные чудесным даром определять судьбы мира, людей и даже богов.
* Смарагд — изумруд.
* Вёльва — провидица.
========== Меч для однорукого ==========
Меч для однорукого
Уже затемно кони свернули по тропе под раскидистые дубовые ветви. Сэхунн зябко поёжился — могучие многовековые стволы навевали думы о пугающем сне и волке с черепом вместо головы. В дубраве угрозы Сэхунн не чуял, но видения из сна приходили незваными.
Впереди завыли — низко и протяжно. А через миг всего тропа повернула, и вдали заплясал огонёк. Чем ближе они подъезжали, тем лучше становилось видно охваченный пламенем курган. Из брёвен и веток сложили кучу и подпалили. Вокруг огромного костра сидели мужи в годах и старцы, обряженные в некрашеные льняные балахоны. Глаза их были закрыты, а сами они слегка раскачивались и будто напевали что-то. Сэхунн ни звука не слышал, но песнь ощущалась вплетённой в сам воздух, густой и уже заметно прохладный.
Сэхунн взором ощупывал старцев, огнище и всё вокруг. Удивляло, что нигде не поставили варту. Но даже неугомонный вертлявый Гинтас почтительно притих и хрипло шепнул:
— Вайделоты.
Как Сэхунн уразумел за время пути из жестов и неуклюжих пояснений, вайделотами тут обзывали жрецов, мудрецов и законников сразу. Вот как дома были старцы, помнившие законы слово в слово, так и тут. Только тут эти вайделоты ещё и с богами разговаривали при жизни, споры разрешали, исцелять умели и недобрых духов гонять. И слово каждого из них стоило дорого — к ним не просто прислушивались, а с благодарностью внимали.
Сэхунн плотнее прижал к груди искалеченную руку и тихонько вздохнул. Он не ждал, что ему тут же кинутся руку лечить, ведь чужак и другим богам молится. А вдруг и вовсе погонят хворостиной подальше, чтоб беду не накликать? Всякие боги свой люд блюли. Даром им надо тратить силы и благодать на приблудных псов!
Турин Старый со стягом в руке гордо ехал во главе маленького отряда и уверенно выбирал путь. Окружьем взял костёр с вайделотами и направил коня к просвету меж дубами, где умирающим заревом ещё теплился край неба на западе.
— Знич, — шепнул украдкой Гинтас и повёл подбородком в сторону огня. Сэхунн пока не разобрался, поклонялись ли местные зничу или считали просто неким знаком. Ведь Турин прежде говорил, что знич разжигают и вартовые, если видят чужих. После, правда, Сэхунну Гинтас уж растолковал, что зничем могли передать что угодно. Как посланием. И что знич всегда священен. Язык, на котором говорят боги, — пламя и вода.
Так они въехали в молодую дубраву, где жила рагана. Жилище ей сложили из толстых брёвен, — большое и округлое, но не такое приземистое, как складывали дома, в Халогалане, и понаряднее, а вот крышу укрыли так же — дёрном. И теперь над домом зеленела травка, пестрела цветами. Главные ворота были широко распахнуты и украшены дубовыми веточками с желудями. Выглядело гостеприимно.