— Хороший бизнес — эта торговля с рук, — небрежно бросил он. — Когда наловчишься, можно здорово зарабатывать. Но не думай, что все так просто. Черта с два! Ловкость нужна. И талант. Спорим, что ты ни одного билета не смог бы толкнуть?
«Работал» он действительно ловко. Пока мы говорили, вернее, пока он говорил, взгляд его беспрестанно обшаривал толпу. И вдруг Денеш, на полуслове оборвав нашу беседу, как сквозь землю провалился. И так же неожиданно возвращался и как ни в чем не бывало продолжал разговор с того самого слова, на котором он его минуту назад прервал.
— …здорово все было, Ежик. Честно говорю — здорово. Я не жалею. Побывал в Париже, в Риме, в Афинах. Повидал белый свет. Какие города, дружище, какие автомобили! А что за женщины там у них! Мы же полные нули в сравнении с ними. Пустое место. Деревня, жалкая деревня — этот наш Будапешт. Ты только взгляни на заграничные денежки! Захватил я с собой несколько монет — тут показать.
Он позвякал мелочью в кармане, потом положил мне на ладонь.
— Это — итальянские, это — из Греции. А вот это маленькая, медная — французское су.
Я смотрю на монетки, и мною овладевает тоска по дальним странам. В мыслях я уже парю над синими морями. Но во мне уже зарождается возмущение, и оно тотчас же вырывается наружу, едва я начинаю говорить.
— Если все было так здорово, чего же ты, Денеш, сюда вернулся?
— Там, оказывается, тоже вкалывать надо. А это мне как-то не по нутру. Знаешь, я уже и здесь две профессии испробовал: ну не лежит у меня душа к постоянному месту. Люблю независимость. Когда ты сам себе хозяин.
Говорит он громко, с веселым бахвальством, но в его голосе мне все время чудится какой-то совсем не веселый тон, и от этого слова Денеша кажутся странными, неестественными. Охватившая меня на миг зависть проходит, и дальше я уже совершенно спокойно слушаю восторженные рассказы Денеша. Может, когда-нибудь и я повидаю те места, где бывал он. Но сейчас я жду не дождусь, когда он замолчит, чтобы спросить о том, что волнует меня больше всего.
— Как там Йошка? — говорю наконец я. — Ни слуху ни духу. Что с ним — не знаешь?
Денеш бросает на меня смущенный взгляд.
— Йошка? — повторяет он. — Н-да-а!
Он говорит это, словно припоминая, кто такой Йошка, и еще раз повторяет:
— Ах да, Йошка…
Тут он принимается разглядывать свои ногти, потом бросает взгляд на часы, подносит их к уху. Словно ожидает, что часы подскажут ему нужные для ответа слова.
— Наш Йошка, — непринужденно начинает он, — заболел в лагере. В Вене. Действительно, трудноват для него оказался путь, наверное, ему не стоило на это решаться. Тяжелейшее воспаление легких. А я в этот самый момент разрешение на въезд получил. В Африку. Не мог я ждать. Но ты не думай: я его одному своему знакомому перепоручил. Да и вообще там за ним присматривают… Там люди не такие, чтобы кого-нибудь в беде бросить. Но сам я о нем больше ничего не слыхал. Я ведь домой уже совсем с другого конца света возвращался…
Я слушаю Денеша и не могу произнести ни слова, будто мне кто-то сдавил горло рукой. Боже, ну как можно быть таким бессердечным? Теплый вечер, а меня начинает бить озноб. Как ушатом ледяной воды окатил меня Денеш. И сам как ни в чем не бывало долдонит свое, позвякивает иноземными медяками и даже предлагает их мне. На память. Потом он зовет меня с собой в танцевальную школу Геренчеров, где, как он говорит, у него много дружков и красивых девчонок.
— На заводе мы все равно больше не увидимся, — говорит он. — Меня туда не возьмут. Дядя Шандор и раньше-то меня недолюбливал. Да я, между прочим, теперь и зарабатываю побольше прежнего и сам себе шеф. Пошли, там поговорим. Расскажу тебе о своих похождениях такое — рот разинешь.
— Нет, Денеш, некогда мне. Домой пора.
— Всегда говорил тебе: тюфяк, — фыркнул он. — Ничем-то ты не интересуешься!
У меня заныло под ложечкой.
— Почему же ничем? — взглянув на него, возразил я. — Интересуюсь, к примеру: вернется к нам в страстной четверг Жаба или всем нам так и загорать на крыше дома, на улице Пратер? Волнующее дельце. Я от нетерпения все ногти обкусал.
Я хочу видеть Денешевы глаза. Может, они хоть на миг потеплеют. И он сбросит с себя проклятое бахвальство, скажет хоть слово правды. Но Денеш уставился на меня, будто не понимая: о чем это я? Потом махнул рукой, посмотрел на свои золотые, сказал: