— Видите, меня свергли, как и всех других тиранов. Дворцовый переворот. Что ж, дорогая Вики, приветствуйте нового правителя.
— Луиджи безусловно прав, — сказала я спокойно. — Без него у вас ничего бы не вышло. Он истинный гений. Знаешь, Луиджи, ты мог бы стать самым величайшим ювелиром в истории человечества.
Первая часть моего лицемерного панегирика ему определенно понравилась. Он взглянул на меня, и надутое лицо чуть смягчилось. Но концовка удалась мне хуже. Луиджи снова набычился.
— Ювелиры — это жалкие ремесленники. А я художник! Если бы мой отец не пытался уничтожить мой талант, в этом занятии не было бы необходимости. Я не ремесленник!
— Челлини тоже был ювелиром. А знаменитый Холбейн творил свои чудесные вещицы для Генриха Восьмого.
В глазах Луиджи появилось задумчивое выражение.
— Верно...
Это было все равно что идти по ломкому, подтаявшему льду: один шаг в сторону, одно неверное слово могло нарушить то хрупкое взаимопонимание, которое наметилось между нами. К тому же Луиджи вовсе не был глуп. Безумен — да, конечно, но отнюдь не глуп.
— О чем это вы сейчас говорили? Хотели убедить Бьянку отпустить вас, так? Вы нам подстроили ловушку. Какую именно?
Я медлила с ответом. Глаза Луиджи сузились, палец лег на спусковой крючок.
— Все так запуталось, — зачастила я. — Так перемешалось. Я не знала, что ты тоже в этом замешан, Луиджи. Думала, что они используют твой редкий талант, думала, что ты невинен, как всякий истинный художник. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.
— Постойте, постойте... — Луиджи словно говорил про себя. — Дайте подумать. У вас есть какой-то план... А-а! Вы же куда-то звонили... Отец как-то сказал мне об этом. Какому-то человеку в Мюнхене. В этом состоит ваш план? Если вы не позвоните своему приятелю, он обратится в полицию. Видите, я умнее, чем вы думали!
Его юное лицо так и лучилось удовольствием. Умом я понимала, что этот красивый, очаровательный мальчик на самом деле жестокий убийца, но сердце отказывалось принимать правду.
— Ты и вправду очень умен, Луиджи. Все правильно, именно в этом состоял мой план. Но я не буду...
— Звоните! — Дуло пистолета качнулось в сторону низкого столика, на котором стоял телефонный аппарат. — Давайте же, звоните! И будьте осторожнее. Скажете, что все в порядке. А чтобы вы не наделали глупостей... — Он оглянулся через плечо: — Бруно! Приведи его сюда.
Я посмотрела на княгиню. Она лишь приподняла узкие плечи. Так пожимать плечами умеют только итальянцы.
— Да уж, много от вас помощи, — с горечью буркнула я.
Дверь, из которой появился Луиджи, все еще оставалась открытой. Послышались шаги, неуверенные, шаркающие, им вторил гулкий топот. Затем появился Джон, которого поддерживал Бруно. Лицо Джона было в кровоподтеках, а фингал под глазом — настоящее произведение абстрактного искусства.
— Я его допрашивал, — простодушно объяснил Луиджи. — Хотел узнать, где вы прячетесь вместе с доказательствами, которые он вам передал.
Мы с Джоном уставились друг на друга. Он тяжело опирался на своего надзирателя. Разобрать выражение его лица я не могла, таким это лицо было изувеченным, но слова не оставляли никаких сомнений:
— На этот раз тебе удалось-таки все испортить.
— Мог бы и предупредить! — фыркнула я, оскорбленная до глубины души. — Ты же все знал! Черт, так вот почему у тебя был такой странный вид...
— Предупредить?! У меня не было времени даже вздохнуть, когда эти гориллы начали ломать дверь. Доводилось мне в детстве читать книжки про глупых героинь, но ты их всех переплюнула. Я жизнь ставлю на карту, чтобы спасти тебя от смерти, а ты с редким упорством лезешь прямо в...
Луиджи, внимавший нашей перепалке с недовольным видом, остановил тираду Джона — которая, увы, не была столь уж несправедливой, — направив на него пистолет.
— Хватит! Нельзя так разговаривать с дамой, тем более что она рисковала ради вас. Стыдитесь, сэр!
На мгновение я подумала, что Джон сейчас расхохочется, и заранее окаменела, — судя по всему, Луиджи очень обидчивый юноша.
— Ты прав, — выдавил наконец Джон. — Приношу свои глубочайшие извинения. Может, нам стоить попробовать что-нибудь более соответствующее тому развеселому фарсу, в котором мы все участвуем. Сейчас, сейчас... Вот! О, дорогая моя, драгоценная! Как храбро и как глупо ты поступила! Разве ты не знала, что я скорее соглашусь тысячу раз умереть, чем видеть... э-э... чем видеть, как подвергается опасности один-единственный волосок на твоей глупенькой головке?
— Но, милый мой, — проворковала я медовым голосом, — неужели я смогла бы жить, если бы твоя прискорбная привычка беспрестанно врать стоила бы тебе жизни?! Нет-нет, я должна была прийти хотя бы для того, чтобы умереть вместе с тобой!
Господи, ну и бред! И все-таки в этом безрассудном бреде проглядывала какая-то цель. По крайней мере у меня. Вдруг — если нам удастся достаточно долго ломать комедию — Луиджи забудет о телефонном звонке? Хотя шанс, конечно, крайне невелик. Даже если профессор Шмидт позвонит в римскую полицию ровно в пять часов, ей понадобится время, чтобы добраться до виллы, и еще больше времени, чтобы вытянуть из Пьетро признание об участии в афере княгини Кончини. Честно говоря, шанс был не просто мал, он был ничтожен. Но иного варианта в голову мне не пришло, а то, уж поверьте, я бы и его испробовала.
Джон разразился очередным цветистым монологом. Я очень вовремя успела переключить внимание, чтобы уловить концовку:
— ...память о твоей храбрости и беззаветной преданности. Не бойся, моя драгоценная Вики, мы умрем не напрасно. Доблестные блюстители порядка отомстят за нас, и в качестве предсмертной просьбы позвольте сочинить приличествующую случаю эпитафию, которую наши любезные противники, несомненно, высекут на могильном камне. «Обаятельные и прекрасные при жизни, в смерти они...»
Могла бы догадаться, что его занесет. До Луиджи наконец дошло, что над ним издеваются. Его лицо зловеще помрачнело.
— Вы надо мной насмехаетесь! — воскликнул он обиженно.
— Что вы, что вы! — пропел Джон. — Как можно, мой гениальный друг! И в мыслях не было!
— Телефон, — буркнул Луиджи и посмотрел на меня. — Звоните! Бруно...
Бруно выпустил Джона, который тотчас повалился на пол. Луиджи отрывисто рявкнул, Бруно подцепил Джона за шкирку и швырнул в кресло.
Луиджи грациозной поступью молодого хищника приблизился к Джону и приставил пистолет к его голове.
— Звоните!
— Выбирай слова, драгоценная, — простонал Джон.
Мне ничего не оставалось, как набрать номер. Сегодня у меня все шло наперекосяк, но тут, как назло, удалось дозвониться с первой попытки. Даже не пришлось прошибать непробиваемую стену в виде тараторящей Герды. Шмидт сам взял трубку.
— А, — проскрипел он, услышав мой голос. — Вот и вы, Вики. Герда передала, что вы звонили. Жаль, что меня не оказалось на месте. Так что у вас за неотложное дельце?
— Я все еще здесь! — с жаром сказала я, от души проклиная пронзительный голос Шмидта. Не знаю, понимает ли Луиджи немецкий, но княгиня, вероятно, говорит на нем вполне прилично.
— Вы меня не поняли, — еще громче заскрипел Шмидт. — Я слышу вас прекрасно, а вы меня? Могу говорить громче...
— Нет-нет! — Я захлебнулась истеричным смешком. — Я вас отлично слышу. Но боюсь, это вы меня не понимаете.
— Ах, как слышно хорошо. Такое впечатление, что вы в соседней комнате.
— Вовсе нет!
— Как продвигается наше дело?
— Неважно. Можно сказать, катастрофически. На данный момент, конечно.
— Жаль! — воскликнул Шмидт. — Но я в вас верю, Вики. Вы распутаете эту историю!
Мне захотелось укусить телефон. Что бы такое сказать, чтобы Шмидт меня понял, а остальные нет? Может, упомянуть герра Федера из мюнхенской полиции? Нет, слишком рискованно. Бьянка вполне может его знать, да и Луджи начинает беспокоиться. С другого конца комнаты он яростно шипел, подсказывая мне, что говорить.
Вороненая сталь впилась в голову бедного Джона. Тот хранил полную неподвижность, не решаясь пошевелить даже губами, но взгляд его был красноречивее всяких слов.