— Когда я туда подошла, на ступеньках лежал пакет.
— В котором часу это было?
— В половине пятого. Чуть раньше. У Коулеров должна была быть новогодняя вечеринка, и Олив пригласила меня ей немного помочь.— Я кратко изложила ему то, что знала о предстоящей вечеринке. Я чувствовала, что оживаю, мои мысли казались теперь более связными.
— Расскажите мне, что вы помните про пакет.
— Очень немного. Я взглянула на него только один раз. Коричневая бумага. Без веревки. Печатные буквы, написано ярким фломастером. Я видела надпись вверх ногами.
— Адресом он лежал к двери,— сказал лейтенант. Он достал маленький блокнот на пружинке и авторучку.
— Верно.
— Кому он предназначался?
— Терри, я думаю. Не мистеру и миссис, потому что тогда бы строчка была длиннее. А букву «О» в имени Олив я заметила бы и вверх ногами.
Он быстро записывал.
— Обратный адрес?
— Нет. И не помню никаких почтовых марок. Если бы пакет был доставлен с нарочным, был бы номер, но номера я не заметила.
— Молодчина,— сказал он.— Почтальон сказал, что в тот день были только письма, никаких посылок. В службе доставки с нарочным такого адреса на зарегистрировано. У них даже машина в этом районе вчера не была. Вы не заметили, чтобы кто-нибудь уходил от дома?
Я попробовала вспомнить, но ничего не получалось.
— Ничем не могу здесь вам помочь. Не помню, чтобы кто-нибудь шел пешком. Может быть, была машина, но я все равно ее на вспомню.
Я закрыла глаза и попыталась представить себе крыльцо. Вдоль фасада были клумбы с бегониями.
— Да, на коврике лежала газета. Я не знаю, докуда доходит по дорожке разносчик газет, но он мог видеть пакет.
Он еще что-то записал.
— Попробуем. Не помните размер пакета?
Я почувствовала, что пожала плечами.
— Размером в упакованную рубашку. Больше книги. Девять дюймов на двенадцать и толщиной дюйма три. От него что-нибудь осталось?
— Больше, чем можно было бы ожидать. Мы предполагаем, что под коричневой почтовой бумагой была праздничная обертка. Голубая.
— Ну конечно,— сказала я удивленно.— Я помню эти хлопья, коричневые и голубые. Я думала, это снег, но, конечно, это были обрывки пакета.— Тут я вспомнила, о чем мне рассказывал Терри.— Еще одна вещь,— сказала я.— Терри угрожали. Он говорил со мной об этом, когда я была у них за день до случившегося. Ему позвонила на завод женщина по имени Лида Кейс. Она спросила, когда у него день рождения, и когда он ей ответил, посоветовала этому не верить.
Я рассказала и все остальное, сложив с себя груз предыдущих событий с самого начала. Впервые мне было приятно переложить ответственность владения этой информацией на него. Большие события… тяжелая артиллерия… выше моих сил. Когда дело доходит до бомб, я пас. Лейтенант делал в блокноте какие-то пометки, его лицо при этом сохраняло маску нейтральности и внимательности, которую надевают все полицейские, когда дело доходит до допроса, вникая во все и не отвечая ни на какие вопросы. Он разговаривал со мной таким тоном, будто уже давал показания под присягой.
— Итак, есть вероятность, что она в Санта-Терезе. Это вы пытаетесь мне сказать?
— Не знаю. Кажется, он понял это так, что она вылетает, но как-то не совсем уверен был в этом вопросе. Он тоже здесь? — спросила я.
— На этом этаже. В другом крыле.
— Вы будете возражать, если я с ним поговорю?
— Нисколько. Может, это поможет ему вспомнить.
После ухода лейтенанта Долана я перебралась в сидячее положение на краю кровати, так что ноги у меня свисали, не доставая до полу. Кровь пульсировала в голове от чрезмерного напряжения. Я сидела и ждала, когда у меня перед глазами перестанет двоиться. Тем временем мне представилась возможность осмотреть свое тело.
Мои ноги выглядели очень худыми под легкой больничной рубашкой, которая завязывалась на спине и пропускала внутрь много воздуха. Форма ожогов на моем фасаде выглядела так, будто кто-то взял и припудрил меня лиловым тальком. Мои руки были забинтованы, а на внутренней стороне предплечия виднелась красная воспаленная кожа там, где отпали струпья ожогов. Я взялась за поручень и соскользнула с кровати, одновременно опираясь на тумбочку. Мои ноги дрожали. Я готова была поклясться, что они не хотели бы, чтобы я таким образом их испытывала. Я и сама не считала, что это такая уж удачная мысль, чем больше я начинала об этом задумываться. Тошнота и головокружение в сочетании с сильным сердцебиением дополнялись затемнением по периферии моего поля зрения. Я не собиралась бороться за спортивные награды и потому присела обратно.