Он поднес два пальца к виску и удалился, помахивая портфелем.
- Паутина какая-то, - сказал Перец. - Что я им - муха? Менеджер не хочет, чтобы я уезжал, Алевтина не хочет, а теперь и этот тоже...
- Я тоже не хочу, чтобы ты уезжал, - сказал Ким.
- Но я не могу здесь больше!
- Семьсот восемьдесят семь умножить на четыреста тридцать два...
Все равно я уеду, думал Перец, нажимая на клавиши. Все равно я уеду. Вы не хотите себе, а я уеду. Не буду я играть с вами в пинг-понг, не буду играть в шахматы, не буду я с вами спать и пить чай с вареньем, не хочу я больше петь вам песни, считать вам на "мерседесе", разбирать ваши споры, а теперь еще читать вам лекции, которых вы все равно не поймете. И думать за вас я не буду, думайте сами, а я уеду. Уеду. Уеду. Все равно вы никогда не поймете, что думать - это не развлечение, а обязанность...
Снаружи за недостроенной стеной, тяжко бухала баба, стучали пневматические молотки, с грохотом сыпался кирпич, а на стене рядком сидели четверо рабочих, голых по пояс, в фуражках, и курили. Потом под самым окном заревел и затрещал мотоцикл.
- Из леса кто-то, - сказал Ким. - Скорее умножь мне шестнадцать на шестнадцать.
Дверь рванули, и в комнату вбежал человек. Он был в комбинезоне, отстегнутый капюшон болтался у него на груди на шнурке рации. От башмаков до пояса комбинезон щетинился бледно-розовыми стрелками молодых побегов, а правая нога была опутана оранжевой плетью лианы бесконечной длины, волочащейся по полу. Лиана еще подергивалась, а Перецу показалось, что это щупальце самого леса, что оно сейчас напряжется и потянет человека обратно - через коридоры Управления, вниз по лестнице, по двору мимо стены, мимо столовой и мастерских и снова вниз, по пыльной улице, через парк, мимо статуй и павильонов, к въезду на серпантин, к воротам, но не в ворота, а мимо, к обрыву, вниз...
Он был в мотоциклетных очках, лицо его было густо припорошено пылью, и Перец не сразу понял, что это Стоян Стоянов с биостанции. В руке у него был большой бумажный кулек. Он сделал несколько шагов по кафельному полу, по мозаике, изображающей женщину под душем, и остановился перед Кимом, спрятав бумажный кулек за спину и делая странные движения головой, словно у него чесалась шея.
- Ким, - сказал он. - Это я.
Ким не отвечал. Слышно было, как его перо рвет и царапает бумагу.
- Кимушка, - заискивающе сказал Стоян. - Я ведь тебя умоляю.
- Пошел вон, - сказал Ким. - Маньяк.
- В последний разочек, - сказал Стоян. - В самый распоследний.
Он снова сделал движение головой, и Перец увидел на его тощей подбритой шее, в самой ямочке под затылком, коротенький розоватый побег, тоненький, острый, уже завивающийся спиралью, дрожащий, как от жадности.
- Ты только передай и скажи, что от Стояна, и больше ничего. Если в кино станет звать, соври, что срочная вечерняя работа. Если будет чаем угощать, скажи, мол, только что пил. И от вина тоже откажись, если предложит. А? Кимушка! В самый наираспоследнейший.
- Что ты ежишься? - спросил Ким со злостью. - А ну-ка повернись!
- Опять подхватил? - спросил Стоян поворачиваясь. - Ну, это неважно. Ты только передай, а остальное все неважно.
Ким, перегнувшись через стол, что-то делал с его шеей, что-то уминал и массировал, растопырив локти, брезгливо скалясь и бормоча ругательства. Стоян терпеливо переминался с ноги на ногу, наклонив голову и выгнув шею.
- Здравствуй, Перчик, - говорил он. - Давно я тебя не видел. Как ты тут? А я вот опять привез, что ты будешь делать... В самый разнаипоследнейший. - Он развернул бумагу и показал Перецу букетик ядовито-зеленых лесных цветов. - А пахнут-то как! Пахнут!
- Да не дергайся ты, - прикрикнул Ким. - Стой смирно! Маньяк, шляпа!
- Маньяк, - с восторгом соглашался Стоян. - Шляпа. Но! В самый разнаипоследнейший!
Розовые побеги на его комбинезоне уже увядали, сморщивались и осыпались на пол, на кирпичное лицо женщины под душем.
- Все, - сказал Ким. - Убирайся.
Он отошел от Стояна и бросил в мусорное ведро что-то полуживое, корчащееся, окровавленное.
- Убираюсь, - сказал Стоян. - Немедленно убираюсь. А то ведь знаешь, у нас Рита опять начудила, я теперь с биостанции и уезжать как-то боюсь. Перчик, ты бы приехал к нам, поговорил бы с ними, что ли...
- Еще чего! - сказал Ким. - Нечего там Перецу делать.
- Как это нечего? - вскричал Стоян. - Квентин просто на глазах тает! Ты послушай только: неделю назад Рита сбежала - ну, ладно, ну, что поделаешь... А этой ночью вернулась вся мокрая, белая, ледяная. Охранник было к ней сунулся с голыми руками - что-то она с ним такое сделала, до сих пор валяется без памяти. И весь опытный участок зарос травой.
- Ну? - сказал Ким.
- А Квентин все утро плакал...
- Это я все знаю, - перебил его Ким. - Я не понимаю, причем здесь Перец.
- Ну как причем? Ну что ты говоришь? Кто же еще, если не Перец? Не я ведь, верно? И не ты... Не Домарощинера же звать, Клавдия-Октавиана!
- Хватит! - сказал Ким, хлопнув ладонью по столу. - Убирайся работать и чтобы я тебя здесь в рабочее время не видел. Не зли меня.
- Все, - торопливо сказал Стоян. - Все. Ухожу. А ты передашь?
Он положил букет на стол и выбежал вон, крикнув в дверях: "И клоака снова заработала..."
Ким взял веник и смел все осыпавшееся в угол.
- Безумный дурак, - сказал он. - И Рита эта... Теперь все пересчитывай заново. Провалиться им с этой любовью...
Под окном снова раздражающе затрещал мотоцикл и снова все стихло, только бухала баба за стеной.
- Перец, - сказал Ким, - а зачем ты был утром на обрыве?
- Я надеялся повидать директора. Мне сказали, что он иногда делает над обрывом зарядку. Я хотел попросить его, чтобы он отправил меня, но он не пришел. Ты знаешь, Ким, по-моему, здесь все врут. Иногда мне кажется, что даже ты врешь.
- Директор, - задумчиво сказал Ким. - А ведь это, пожалуй, мысль. Ты молодец. Это смело...
- Все равно я завтра уеду, - сказал Перец. - Тузик меня отвезет, он обещал. Завтра меня здесь не будет, так и знай.
- Не ожидал, не ожидал, - продолжал Ким, не слушая. - Очень смело... Может, действительно, послать тебя туда - разобраться?
2. КАНДИД
Кандид проснулся и сразу подумал: послезавтра я ухожу. И сейчас же в другом углу Нава зашевелилась на своей постели и спросила:
- Ты уже больше не спишь?
- Нет, - ответил он.
- Давай тогда поговорим, - предложила она. - А то мы со вчерашнего вечера не говорили. Давай?