Ульрика, по-прежнему обнаженная, вошла в богато обставленную комнату в башне, которую Габриелла отвела для нее. Внутри царил мрак.
— Ты не можешь мне приказывать! — прорычала Ульрика. — Я тебе не служанка! Я — боярская дочь! Я командовала сотней коссаров! Моя родословная уходит в прошлое на тысячу лет!
— Да, последнюю тысячу лет я тоже более-менее помню, — спокойно ответила графиня.
Она скинула плащ, оставшись в красном бархатном костюме, и опустилась на стул красного дерева.
— Моя родословная восходит к благородным родам Нехекхары, неужели ты думаешь, что вереница твоих жалких предков что-то значит для меня? Ваши люди — дикие дети, которые пока с трудом выкарабкиваются из колыбели. И ты еще дитя по человеческим меркам: тебе было чуть больше двадцати, когда этот дурак Кригер обратил тебя. Сегодня заканчивается лишь вторая неделя твоей нежизни.
— Я — своя собственная женщина! — крикнула Ульрика и топнула босой ногой по толстому ковру, устилающему каменный пол. — У меня все еще есть свобода воли!
— Уже нет, — ответила Габриелла.
Графиня не повысила голос, но в нем прозвучали командные нотки, которые заставили Ульрику напрячься, словно предчувствуя удар.
— Если бы я оставила Кригера в живых, ему бы предстояло заняться твоим воспитанием. Но поскольку он мертв, эта обязанность лежит на мне.
Габриелла взяла с обитого бархатом столика песочные часы из золота и хрусталя и рассеянно покачала в руке.
— Убить тебя намного проще, и тем самым я бы избавилась от многих хлопот. Но Кригера обратила я, а он — тебя, и я чувствую некоторые семейные обязательства перед тобой. Надеюсь, мне не придется пожалеть об этом решении.
— Не нужно мне никакое воспитание, — прорычала Ульрика. — Я могу прокормить себя.
Габриелла рассмеялась.
— Как сегодня вечером? Дитя, младенец умеет сосать грудь, но не вести себя за столом.
Она встала и подошла к Ульрике, которая прекратила расхаживать туда-сюда и попятилась от графини.
— У каждого вампира есть обязанности перед братьями и сестрами по крови. Соблюдать осторожность. Питаться скрытно и еще более незаметно жить. Каждый вампир, обнаруживший себя, жутко раздражает этих овец и подвергает опасности всех нас. Ну вот я позволю тебе опустошать деревни, убивая без разбора. Так ведь охотники на ведьм придут не только за тобой. Они начнут задаваться вопросом: может, у кого-то еще здесь есть клыки, только этому кому-то хватает ума их прятать? Они начнут шататься по округе, спрашивая о всяких глупостях, полезут в склепы — с фонарями и мечами, покрытыми серебром. Я не могу допустить подобного. И поэтому должна обучить тебя. Не охотиться, это ты и так умеешь. Но контролировать голод, чтобы ты управляла им, а не он тобой. Это всегда вызывает ярость невежественных скотов.
Графиня отвернулась от Ульрики и дважды хлопнула в ладоши. Дверь в круглую комнату открылась. Вошел красивый молодой человек в дублете и бриджах из простой ткани. Он низко поклонился и замер, опустив голову. Руки юноши нервно вцепились в пояс.
— Итак, — сказала Габриелла, поворачиваясь к столу. — Йоханнес здесь, и ему не терпится получить твой поцелуй. Но он самый молодой из моих воспитанников. Ты должна обойтись с ним нежно. Тебе надо проявить терпение.
Графиня взяла песочные часы.
— Вот твой первый урок, как сдерживать себя. Я прошу дождаться, пока пересыплется песок, и лишь затем попробовать Йоханнеса на вкус. Ты должна укусить его, не вкладывая в это страсти. И попрошу обойтись без насилия. Об убийстве, конечно, и речи не идет.
Габриелла перевернула часы и направилась к двери.
— Я загляну, когда ты закончишь. До встречи.
Ульрика даже не слышала, как закрылась за графиней дверь. Она не могла отвести глаз от серебристых песчинок, медленно перетекающих в нижнюю часть часов. Медленно! Как снежинки в безветренный день. Ульрика перевела взгляд на дрожащего у выхода Йоханнеса. Сердце его грохотало, как боевой барабан. Юноша поклонился ей. Она чувствовала его страх — и возбуждение. Густые эманации плоти окутывали его тяжелым облаком, как аромат цветка из далеких джунглей. Это опьяняло. Ее клыки и когти выдвинулись сами собой, стоило вдохнуть запах. Ульрике понадобилась вся воля, чтобы втянуть их обратно.