Улугбек запоминал новые, еще странно и чуждо звучавшие для его уха термины: эвекция, вариация, эксцентричность лунной орбиты... Он читал о том, как ал-Бируни поднялся в Индии на гору высотой в шестьсот пятьдесят два локтя, чтобы по-новому измерить величину земного шара без всяких шнурков, и восхищался его выдумкой.
С любопытством рассматривал Улугбек таблицы, составленные Мухаммедом ал-Баттани, за которым упрочилась слава непревзойденного по точности наблюдателя. Их почему-то называли «зидж» - словечком, взятым из обихода ткачей. Улугбека удивило это, и он начал расспрашивать своих наставников о происхождении такого странного названия.
- Да, словом «зидж» ткачи именуют уток, - втолковывал ему нетерпеливый Гийасаддин-Джемшид. - Но разве ты не видишь сам, что эти таблицы напоминают своим видом канву, которую ткач натягивает на уток? Зачем задумываться о таких мелочах? Читай внимательно сами таблицы...
Улугбек пробовал читать их, но почти ничего не понимал в однообразных шеренгах букв, которые следовало расшифровывать цифрами. И, наверное, правитель очень бы удивился в этот момент, если бы ему сказали, что через несколько лет он сам станет составлять еще более обширные таблицы и точностью наблюдений превзойдет даже прославленного ал-Баттани.
Забыв обо всем, правитель странствовал в тишине своих покоев по разным векам и странам. Он задумывался, встретив в одной из книг Бируни примечательные слова:
«Однажды я увидел одного человека, который считал себя знаменитым и ученейшим в искусстве предсказания по звездам. Поскольку он желал получить результаты того, что предопределяют звезды, он искренне верил, по невежеству своему, в сочетание светил и искал в их связи результаты воздействия на человека и события».
«В самом деле: почему год, начинающийся понедельником - днем Луны, должен быть непременно хорошим? - размышлял Улугбек. - Звездочеты говорят, будто в такой год станут выпадать обильные дожди, хорошо уродятся хлеба и виноград. Конечно, урожай будет хорош, если дожди напоят землю. Но какая может быть связь между дождями и далекой Луной? Или между Луной и мором скота, какой, по словам астрологов, также следует ожидать в этот год?»
Улугбек знал пленительные стихи Омара Хайяма и нередко любил повторять его рубои, вмещавшие в своих неизменных четырех строках целые философские поэмы:
Летят за мигом миг и за весной - весна. Не проводи же их без песен и вина. Ведь в царстве бытия нет блага выше жизни, Как проведешь ее, так и пройдет она...Теперь он открывал для себя другого Хайяма - пытливого исследователя, проводившего бесчисленные ночи не на пирушках, как казалось по его стихам, а в обсерватории, наблюдая за звездами. Кто бы мог ожидать, что этот певец беззаботных радостей жизни, кроме стихов, за которые его всю жизнь преследовали святоши, оставил потомкам и строгие математические труды! В главнейшем из них - в «Алгебре» - Омар Хайям впервые детально разработал теорию построения корней кубических уравнений.
Поистине, думал Улугбек, поэт был стократ прав, когда сказал о себе:
Что я дружу с вином, не отрицаю, нет, Но справедливо ли хулишь меня, сосед? О, если б все грехи рождали опьяненье! Тогда бы слышали мы только пьяный бред!Астрономические работы знаменитого Насираддина-Туси неожиданно вызвали в памяти Улугбека смутное воспоминание далекого детства. Он вдруг вспомнил так поразившие его своим названием и странным видом развалины каких-то башен в азербайджанском городе Мераге. Теперь он узнал, чем же на самом деле занимались прославленные мудрецы в своем «Звездном доме». Эта обсерватория, сооруженная Насираддином-Туси в 1259 году, была лучшей в мире по тем временам. В ней составили уникальные таблицы звезд, вошедшие в историю астрономии под названием Ильхановских. Насираддин и его ученики трудились над этими таблицами целых двенадцать лет.
Улугбек с некоторым сомнением рассматривал таинственные числа, обозначенные буквами в клеточках таблиц. Неужели это так интересно, что может захватить человека на всю жизнь?
Но живой пример был у него перед глазами. Мудрейший Казы-заде поседел в размышлениях о судьбах звезд. Разве не его называют за это другие ученые в посланиях «Афлотуни-замон» - «Платоном своей эпохи»? А грубого Гийасаддина-Джемшида та же страсть к далеким звездам заставляет порой становиться красноречивее самых изысканных поэтов, и в хриплом голосе его звучит вдруг нежность, когда он говорит о тайнах семи небес.