Участковый Багатырлы опять замирает в раздумье. Видно, как его разрывают изнутри сложные и противоречивые чувства. Ему хочется покончить со всеми этими безобразиями и одновременно не хочется искать повода для принятия «активных мер быстрого реагирования», как того требует ситуация и общественность во главе со старшей по дому Ираидой Степановной Куликовой-Полевой.
— Значит, без СОБРа не разобраться, — ворчит Багатырлы. — Будем вызывать?
Агап машет руками, взывая непосредственно к корневому каталогу совести участкового:
— Э-э-э, Аджунбай, дорогой, зачем нам твои собры-шмобры? Мы что, сами не разберемся?
— Обещали уже дважды. Дважды! А жалобы на вас опять идут. Зачем общественный порядок нарушаете, людям угрожаете? Вот люди и жалуются.
— Кто жалуется? — искренне удивляется Агап. — Да кто им угрожает-то вообще? Мы все тут мирные, как танки на параде!
— Вот он, например, угрожал, — кивает Багатырлы в сторону спящего Зямы.
— Он? — еще больше удивляется Агап. — Да наш Ростислав таракана постесняется раздавить!
— Насчет тараканов не знаю… — участковый неторопливо достает из папки двойной листок из школьной тетрадки, демонстрирует его всем присутствующим и откашливается, прочищая горло. — По существу угроз, поступавших от гражданина Непомнящих в адрес жильцов дома, имею сообщить следующее. Не далее как сегодня утром гражданин Непомнящих кричал всем выходящим из подъезда, что Илион будет разрушен. Кричал? То-то и оно. Может, у него вообще террористические намерения имеются, я откуда могу знать. А еще Непомнящих несколько дней подряд будил весь дом ровно в шесть утра пением гимна России и очень громкими выкриками непонятного содержания. На хулиганство пение государственного гимна, конечно, не тянет, но все-таки имеется непорядок…
— Он Гомера декламировал, — не выдерживаю я. — Это стихи такие.
— Все вопросы решим, командир, не переживай, — заверяет Агап участкового. — Завтра же с утра все, кто подписал заявление, заберут его обратно. Ну, ты же и сам мужик, должен же нас понять. Как мы можем отсюда сняться, пока мы здесь, а они там? Это же, грубо говоря, вопрос мужского достоинства.
— А-а-а!!! — подскакивает задремавший было Вован. — Ленка!!! Су-у-ука!!! Убью!!!
— Заткнись! — дергает брата за воротник Агап и опять поворачивается к участковому. — Видишь, Багатырлы, плохо человеку совсем. Все потому, что он душевно сопереживает. А если бы от тебя, например, жена так же ушла? Ни слова, ни полслова — и поминай как звали. И сразу к трахарю своему в койку. Понимаешь?
— Понимаю, — кивает участковый. На губах Багатырлы появляется улыбка, но он тут же спохватывается, улыбку гасит и твердо произносит:
— Нехорошо!
— Так и я о том же, — радуется Агап. — Мы же здесь исключительно с целью восстановления семьи, частной собственности и общественного порядка.
— Семья — это правильно, — соглашается участковый. — Но если жалобы есть, я обязан разобраться…
— Это Ираида на нас кляузы строчит, точно говорю, — вклинивается в разговор Лёха. — Вон она, душегубка, в окошко высунулась. Сволочь чекистская! Это ее папаша гноил в лагерях наших отцов, дедов и прадедов. Пусть сначала за преступления сталинского режима ответит!
— Попрошу без оскорблений, — осаживает Лёху участковый. — А то привлеку по всей строгости…
— Это еще надо разобраться, кто кого оскорбляет! — начинает заводиться Лёха.
— Тихо! Можно мне теперь высказаться? — вмешиваюсь я.
От неожиданности все замолкают.
— Говори, Лёлик, — удивленно бормочет Лёха.
Выдержав драматическую паузу, я медленно раскрываю свой потрепанный томик Гомера и с выражением читаю:
— Девять уж лет пробежало. Бревна на наших судах изгнивают, канаты истлели. Дома сидят наши жены и малые дети-младенцы, нас поджидая напрасно, а мы безнадежно здесь медлим, делу не видя конца, для которого шли к Илиону. Так давайте же выполним то, что сейчас вам скажу я: в милую землю родную сбежим с кораблями немедля. Трои нам взять никогда не удастся!
Агап берет участкового под локоть.
— Видишь, Аджунбай, дорогой, у пацанов совсем башню сносит. Давай-ка отойдем-ка. У меня к тебе интимный разговорчик есть…
В прошлой жизни, когда по разным причинам мне нужно было рано вставать ежедневно, подъем всегда занимал массу времени. Первый будильник я сразу отключал. Когда звонил второй, я закручивался в одеяло, давал себе слово, что «встану прямо сейчас, вот только закрою глаза на пять минуточек», в итоге почти всегда и всюду опаздывал. А во дворе дома номер семь по улице 3-я Железобетонная, где никто не мешает спать до обеда, я просыпаюсь ровно в половине седьмого. Некоторое время после пробуждения я тихо лежу, глядя в темноту, в которой угадывается брезентовый потолок палатки, вдыхаю прохладный воздух с легким ароматом хвои, перекатываюсь с боку на бок в двойном спальнике из искусственного пуха, завидую Лёхе-космонавту, закопавшемуся в верблюжьи одеяла по самый нос, и надеюсь, что законный сон ко мне еще вернется.