Описывая этот эпизод, я задумался, почему немцы меня не убили, ведь для них это было куда спокойнее? И как я мог заснуть в подобной ситуации? Это удалось бы далеко не каждому. Может быть, я настолько смел, что мне вообще чуждо чувство страха? Нет! Я недавно описал эпизод с разрушенным домом… Видимо, психологические мотивы следует искать в другом. Скорее всего, в том, что у меня не было кровной ненависти к немцам. Ведь в моих жилах наряду с русской кровью текла и немецкая. Я одинаково ненавидел и Гитлера, и Сталина. Сталина, пожалуй, сильнее. Я знал о его зверствах из источников более достоверных, чем советская печать и радио, в правдивости которых успел уже сильно усомниться. Поэтому сведения о жестокости Гитлера, передаваемые этими источниками, я ошибочно воспринимал как утрированные.
Если бы моя ненависть к Гитлеру распространялась на всех его солдат, то, по логике вещей, я должен был бы ненавидеть и всех солдат сталинской армии, включая самого себя.
Уж если я взялся сравнивать свое поведение с собачьим, можно сказать, что я подошел к этим немцам не ощетинившись, а слегка помахивая поднятым кверху хвостом, предлагая обнюхаться. Обнюхивание состоялось. А после этого даже самые свирепые псы редко терзают пришельца.
Война для меня закончилась одиннадцатого марта на Одере, когда меня ночью, во время минирования нейтральной полосы, ранило осколком. Дальше все «как по писаному» — госпитали, эвакуация и, наконец, Москва.
Из госпиталя я выписался в конце июля. Кто-то посоветовал мне подать документы в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию, «год поучишься, а там видно будет». Почему-то мне в то время хотелось пойти на юридический факультет и стать адвокатом. Но туда прием заявлений был уже закончен, как и в большинство других вузов. От судьбы не уйдешь — вопросы права мне довелось изучать в другой ситуации. Там мне пришлось услышать выражение «студент прохладной жизни». Относилось оно, правда, к мелким воришкам. Но перед этим и я четыре года «прохлаждался» в студенчестве.
«Студент прохладной жизни»
Изголодавшись по знаниям, я сначала довольно легко осваивал читаемые дисциплины и первую сессию сдал досрочно, за два дня. Три предмета — в первый день, два — во второй, и все на «пятерки». Потом, решив, что Тимирязевка — находка для лентяев, я занимался больше посторонними вещами, чем преподаваемыми предметами.
Четыре года, проведенные на воле между армией и арестом, пролетели быстро. Как бы предчувствуя эфемерность вольного существования, я пытался охватить побольше. В стенгазете, выпускаемой драмкружком, были стихи, где про меня говорилось:
Он повсюду успевает Он во всех кружках летает Знаменитый пчеловод, Альпинист и коневод…Слова «знаменитый пчеловод» были явной гиперболой. Просто я загорелся мыслью о том, что можно на Кольском полуострове, где много кипрея, но зима дольше семи месяцев, и пчелы не выживают, наладить пчеловодство. По моему разумению, на юге следовало ранней весной разводить интенсивно пчел и переправлять их самолетом в Мурманск, где к тому времени наступит весна с богатым взятком. Осенью же пчел использовать для приготовления лекарств — все равно они зиму не перенесут. Все мои хлопоты прекратились сами собой, так как в Америке вышла книга, где описывался подобный метод, применяемый на Аляске.