— Ты об этом Дмитрию Ивановичу скажи, увидишь, что он ответит. Он верит только самому себе и никому больше. Всем это доподлинно известно. Ты человек в университете новый, поэтому всех этих историй не знаешь, а я насмотрелся, как он один супротив всей кафедры выступал. Тогда и профессор Зинин, его учитель, пытался его увещевать и все мы вместе взятые, но он ни в какую. Уперся, как бык в ворота, и ни шагу назад. Стоит на своем, как Багратион в войне с французами…
— Тот, помнится, погиб из-за своего упрямства. Эдак и господину Менделееву недолго и без головы остаться, коль продолжит бодаться со всеми.
— Я тебе говорю: бес-по-ле-зно!!! Он непредсказуем. Может прослезиться, коль ему по душе придется, а может и скандал устроить… Никогда не знаешь, чего ждать от него. Так что мой тебе совет, не пытайся с ним спорить, просто молчи.
— Хорошенькое положеньице, я тебе скажу. Жаль, он у нас в Казани в университете не выступал, там бы ему дали прикурить, не захотел бы второй раз соваться.
— Ты верно про Казань вспомнил. Казань для него ругательное слово, не вздумай помянуть когда-нибудь о нашем университете. Он и меня долго не признавал, потому как я тамошний университет заканчивал, а потом там служил.
— Отчего ж нелюбовь такая? Чем ему Казань не угодила? Вроде и профессор Зинин оттуда, да и вообще много наших земляков в столице служат.
— Согласен. К примеру, Зинин, его учитель бывший. О нем речи нет. А нелюбовь его к Казани, как слышал от старых профессоров, связана с тем, что когда-то изрядная замятня вышла с его батюшкой во времена управления округом Леонтием Магницким, надеюсь, слышал о таком?
— А то как же, — поддакнул Вагнер, — легендарной личностью, говорят, был, о том всем известно, как не знать.
— Вот-вот, так тот Магницкий, говорят, уволил в свое время его батюшку Дмитрия Ивановича то ли за пьянство, то ли за излишнюю привязанность к женскому полу, то ли еще за какие провинности, но места директорского его лишил, после чего тот в захолустном Тобольске, богом забытом, оказался. Вот с тех пор обида на всех казанских у них в семье и живет, в том вся причина нелюбви его к нашему брату…
— И кем его батюшка был? При университете служил или иную должность имел?
— Да нет, тот директором был народных училищ в Саратове. По слухам, изрядный служака, честный, наш Дмитрий Иванович, видать, в него пошел. Тоже никогда лишнего себе не позволит… Кстати, он должен был поступать после гимназии как раз в наш университет, он сам о том рассказывал. Зашли они с матушкой туда, а навстречу им господин Фукс, помнишь такого?
— Безусловно, он свою фамилию полностью оправдывает. Истинный лис, мягко стелет, да жестко спать. Тот еще немчура…
— Сам-то вы кто, господин Вагнер? — спросил его насмешливо Бекетов. — Давно ли обрусеть успел? Если не ошибаюсь, то ваши предки служили в фатерлянд каретными мастерами, о чем красноречиво и гласит ваша, уважаемый Егор Егорович, нынешняя, так сказать, русская фамилия.
Его собеседник слегка покраснел от смущения, но тут же нашелся что сказать в ответ, а потому, не задумываясь, выпалил:
— Не спорю, Вагнер переводится именно так, как вы сказали, любезнейший Александр Михайлович. Но, если позволите, разрешите узнать, а ваша нынешняя фамилия Бутлеров что означала в той самой фатерлянд, о чем вы только что упомянули?
На этот раз пришла пора краснеть Бутлерову, но он тоже не растерялся и парировал слегка раздраженным тоном:
— Коль речь зашла о моих предках, то отлично понимаю, что вы имели в виду. Действительно, «бутлер» с немецкого переводится, как «дворецкий». И что с того? Мало ли совпадений. Не стану отрицать, мои корни уходят в глубину веков. Но, замечу, мой батюшка, исконный русский дворянин, стоял в войне двенадцатого года в полку под началом того самого Багратиона, о котором мной только что было упомянуто. И не зря, скажу я вам. По крайней мере, в семье моей, к примеру, аптекарей, как у вас, отродясь не было. И добавлю, моя дворянская честь позволяет вызвать любого к барьеру, ежели тот человек усомнится или попробует как-то унизить моих предков. Рекомендую вам помнить об этом. Слышите меня? — повысил он голос.
Глава четвертая
За своим спором они не заметили, как в комнату вошел Менделеев и с интересом слушал их препирательство, улыбаясь в бороду и потирая по привычке руки…