И еще он предвидел, сколько сплетен и слухов распустят знавшие их люди, прознавшие об их раздельном проживании, но уговаривать Феозву ехать с ним в город он не стал, понимая, что эта часть жизни для него прожита. А что будет дальше, предугадать трудно. Вряд ли он долго проживет холостяком, и рано или поздно кто-то окажется на его пути. И лучше, если это произойдет пораньше, поскольку чувствовал, организм его начал давать сбои. А предсказания Пирогова о том, что он его переживет, уже давно сбылось. Впереди ясно брезжил закат не только жизни, но и трудов, поездок, споров с коллегами. Да и сама жизнь как бы потускнела, покрылась патиной, а местами явственно проступила предательская ржавчина в виде седых волос и тяжелого дыхания. Исчезла былая, порой беспричинная, радость, ощущение жизни, желание все начать заново, думая, будто все еще впереди, а потому присущая ему прежде порой незаметная улыбка, когда чуть прищуренные глаза излучают струящиеся лучи доброты и ласки, озаряла его все реже и реже.
Стала тяжелей и размеренной узнаваемая издали легкая и чуть подпрыгивающая походка, в волосах пока лишь редкими прядками начала давать о себе знать первая седина, порой стало подводить зрение, и хотя он старался не замечать этих признаков неотвратимо приближающегося старения, но и отрицать их было бессмысленно.
Ему, как и раньше, хотелось домашнего уюта, женской ласки, ненавязчивой заботы и внимания, но с каждым годом Феозва все более отдалялась от него, копила в себе обиды, вызванные чаще всего раздражительностью мужа, и даже неизменные подарки, которые он ей все так же щедро преподносил, принимала сухо, не выражая каких-либо чувств, словно победитель от поверженного врага. Да, она считала себя правой в их давнем непримиримом соперничестве двух так не похожих один на другого существ, наперекор природе сошедшихся вместе. Она не желала ни на йоту измениться, стать ему нужной, незаменимой, вникать в тысячу дел, начатых мужем, отчего он чаще всего оставался один и не допускал к себе никого из близких.
Оставшись в Боблово с дочерью, она тайно надеялась, он не выдержит расставания и вернется к ней. Она хорошо помнила, как он без памяти влюбился в приглашенную к дочери Ольге воспитательницу, простую девчонку, недавнюю выпускницу какого-то там института, лишь за ее заботу о нем, когда она, уложив Оленьку, спешила со стаканом теплого молока в кабинет занятого, как обычно, Дмитрия Ивановича, а если тот засыпал в кресле, укрывала его пледом, выбрасывала окурки из переполненной пепельницы, гасила свечу и на цыпочках спешила вон.
Феозва не раз наблюдала: за ней и ждала развязки. И это случилось. Он сделал той девице, кажется, звали ее Александрой, попросту Сашей, предложение. Схватил за руку, целовал, привлек к себе, а когда Феозва вошла в кабинет, чтоб прервать постыдную сцену, даже не обратил на нее внимания. Тогда еще она решила, что между ними все кончено. Тем более до нее доходили слухи, будто бы он оказывал знаки внимания и другим деревенским девкам. Недаром ходили разговоры о его отце, наплодившем кроме своих собственных детей столько же от самых разных девиц, обитающих у них в доме.
Нет, в тот раз окончательного разрыва не случилось. Девица, соблазнившая ее мужа, ушла сама, вызвав тем самым потоки слез дочери Ольги, как и ее отец, успевший привязаться к ней. Феозва несколько раз безуспешно пробовала склонить на свою сторону сестер Дмитрия, обосновавшихся в Боблово, но встречала с их стороны глухое непонимание.
— Дима не мог себе позволить такого, — вспыхнула Екатерина Ивановна в ответ на ее слова, — молодые девушки нынче все, как одна, распущенные и могут позволить себе лишнего. Не один мужик не устоит.
Мария Ивановна лишь лукаво улыбнулась, обронив:
— Мужик он и есть мужик, что с него возьмешь…
Ближе к осени Дмитрий вместе с сыном Володей отбыл в Петербург. С ним же уехала Екатерина Ивановна Капустина и поступившая в Академию художеств ее дочь Надежда. В Боблово осталась Феозва с Ольгой и семья Поповых, жившая на окраине имения. Виделись они редко, и Феозва вскоре ощутила мучительное одиночество. Не заладились ее отношения и с дочерью, лишь брат, служивший в столице, не оставил родную сестру своим вниманием и не реже раза в месяц навещал ее в Боблово.
Сам же Дмитрий Иванович, хотя внутренне переживал их расставание, но старался никак свои чувства не показывать. Благо желающих выразить ему сочувствие не находилось среди коллег и знакомых, которым было хорошо известно, как он прореагирует на подобные высказывания; и он сам нет-нет, да и замечал, как какой-нибудь его знакомец, встреченный на улице или в университете, старался проскочить мимо, поспешно поклонившись и невнятно промямлив что-то, похожее на приветствие.