И еще он понимал, Бог наградил его завидным здоровьем, позволяющим жить в ритме непрерывной работы, связанной с тяжелейшими нагрузками. Иной на его месте не выдержал бы и года и запил бы, загулял, послал всё и всех подальше и жил, исполняя привычную нагрузку для должности преподавателя средней руки. Нет, ему было этого мало, и, едва закончив одно исследование, он брался без перерыва и отдыха за следующее. Праздников он не признавал и избегал всяческих торжеств, обедов, пышных приемов.
Поэтому и к известному русскому пороку, губительно сказавшемуся на многих его знакомых, подходил с пониманием, но сам крепких напитков чурался, не находил это занятие приятным, а тем более целесообразным для работы. Зная за кем-то пристрастие к выпивке, мог долго терпеть, если оно особо не мешало делу, а потом враз пресечь, порвать знакомства с тем человеком и уже никогда того до себя не допускать.
Может, сказался пример отца, любившего пропустить в компании, а то и в одиночку рюмочку-другую, за что тут же получал выволочку от бдительной супруги, после чего искренне каялся в содеянном, и жизнь шла дальше своим чередом. А главное, он видел и понимал, пристрастие к пьянству со временем вытесняет из сознания когда-то подающего надежды человека зародившуюся и пока робкую страсть ко всему новому, неизведанному. Так и случается: одна страсть изгоняет другую и становится во главу угла, делается путеводной звездой всей жизни. И открытие, сделанное в пьяном угаре, видится как нечто грандиозное, значимое, доступное лишь одному хозяину этих грез. И он живет ими, безмерно гордится, задирает нос перед окружающими, хотя в душе готов признать свою никчемность и нежелание что-то изменить, бороться с собственным пороком, что неимоверно труднее, нежели поддаться ему, презирать самого себя, тщательно скрывая это от всех.
Может, потому он стремился заполнить каждую свободную минуту каким-то делом, если не опытами или размышлениями, то чтением книг, игрой в шахматы, в конце концов, делать что-то своими руками, пусть малое, незначительное, лишь бы занять себя делом. Вот и сейчас, ощутив усталость, он не знал, к чему можно приложить себя, каким образом отвлечься от обыденных дел, чтоб закончить день, испытывая удовлетворение от содеянного.
Если раньше обо всех своих стычках с коллегами и прочих неприятностях он без утайки рассказывал Феозве, и хотя особой моральной помощи от нее не видел, но при этом, казалось бы, обида и боль хоть не сразу, а отпускали. И вот теперь, сам лишив себя ее общества, по сути дела, ее роль выполняла старшая сестра, но вот Екатерину Ивановну он просто стеснялся посвящать во все свои заботы, поскольку у той на все был свой взгляд, о многом отличный от его собственного. А потому не всегда можно было ждать от нее поддержки и понимания. Так что приходилось держать переживания в себе. А ему так хотелось хоть иногда с кем-нибудь поделиться своими бедами.
Глава третья
И вот однажды, вернувшись домой совершенно усталым и не в меру раздраженным, он в очередной раз понял, работать этим вечером он не в состоянии. Не радовал и поданный ужин; в газетах не оказалось ничего достойного внимания; к тому же ужинал он почему-то один, и на его вопрос: «Где Екатерина Ивановна?», Фрося, державшаяся все так же независимо и даже с вызовом, обронила, как бы нехотя:
— Где же им быть, как не у себя. Давеча в зале собрались все. Там подружка племянницы вашей, что у нас квартирует, музыку играет.
— Какую музыку? — переспросил Менделеев. — И кто играет? Почему не знаю?
— Неужто не знаете? — удивилась Фрося. — Вот ведь хозяин, не знает, кто у него в доме живет, — фыркнула девушка. — Аннушкой ее зовут. Как меня барыня на службу приняла, так сразу и о ней узнала, а вы вот, барин, у себя дома, словно в гостях, живете. Ну и дела… — с явной издевкой отвечала она и в довершение картинно всплеснула руками и стала собирать со стола посуду.
Дмитрий Иванович с грохотом отодвинул стул, выразив тем самым свое неудовольствие происходящим, и отправился на половину своих квартирантов, откуда неслись негромкие звуки музыки.
Там он застал сидящих и креслах сестру и ее дочь Надежду, а на фортепиано играла незнакомая ему девушка с голстой русой косой, перекинутой на спину. Услышав шаги, все повернули и головы в его сторону, а девушка слегка привстала и поклонилась вошедшему в комнату хозяину.