Но Менделеев, понимая, что добром это не кончится, нашел предлог и отослал ее в лавку, попросив купить что-нибудь к чаю. Она недовольно вздохнула, потянулась до хруста всем телом и пошла одеваться.
Дождавшись ее ухода, он, осторожно ступая, прошел на женскую половину и там безошибочно определил, где находится кровать, на которой спит Анна, и подошел к ней. Он было сел на нее, но тут же вскочил, словно там, под одеялом, было подложено что-то твердое. В голове загудело от прилива крови, взгляд почему-то затуманился, не хватало воздуха для дыхания; осторожно приподнял подушку, словно надеясь найти там какое-то тайное послание, но обнаружил всего лишь чистый носовой платок, обрамленный кружевом. Он жадно схватил его и, не подумав, что пропажи могут хватиться, спрятал чужую вещь в карман. И тут же оглянулся, боясь быть кем-то увиденным.
Затем, все так же крадучись, вернулся к себе в кабинет, где плотно закрыл дверь и извлек злосчастий платок из кармана, прижал его к лицу. Запах, исходящий от него, вызвал некоторые эротические картины, которые он, сколько ни стремился отогнать от себя, но одна сменяла другую.
Он видел себя и Анну на покосе, ходящих босиком по скошенной траве между высоких стогов сена, взявшись за руки. И вдруг из-под одного из них выползла черная гадюка и впилась в обнаженную ногу девушки. Та вскрикнула, упала на землю, а он тут же бросился сверху, сдавил шею гадюки, отшвырнул и прильнул губами к ране, стараясь высосать смертоносный яд. При этом платье у Анны задралось вверх выше колен, и она даже не пыталась одернуть подол, лежала на спине, закатив глаза к небу. Он тоже перевел взгляд на небесный свод, где плыли кучерявые барашки облаков, и вдруг среди них увидел огромную русалку, поводившую рыбьим хвостом. В ушах у него раздался громкий стук то ли от нового прилива крови, то ли от чего другого.
Он скомкал платок, провел им по глазам, прежде чем сунуть в карман, и лишь теперь разобрал, стук доносился от закрытой двери комнаты, громко спросил: «Кто там?», в ответ услышал голос сестры, вернувшейся домой. Она интересовалась, здоров ли он. Ответил, что здоров. И она ушла, поняв, что брата лучше не тревожить.
Вечером, за ужином, он полез за чем-то в карман и не заметил, как вытащил тот самый платок. Анна, сидевшая напротив, ненароком подняла взгляд от тарелки и заметила у него в руке свою пропажу. Но сочла за лучшее промолчать, хотя, вернувшись из академии и едва зайдя к себе за ширму, уловив стойкий табачный запах, безошибочно определила, кто здесь был. А сейчас убедилась в том окончательно. Она в душе торжествовала, но боялась себе в этом признаться, не веря, решится ли она сама на ответный шаг.
А что же Менделеев? Иной бы устыдился, будучи сорокалетним мужчиной, своих юношеских чувств. Приструнил себя, одернул, запрятал их глубоко-преглубоко, дабы кто-то со стороны не заметил, не упрекнул, сказавши: «Куда тебе, старому, замшелому, за молодой девкой гнаться? Уймись!» Нет, скрывать свою неожиданно вспыхнувшую, как сухой сноп травы, любовь, он не желал и даже гордился тем. Значит, еще способен на многое, на вторую попытку, и Бог ему судья в том; но никакие лицемеры, зорко следящие за грехами и промашками всех вокруг, но притом не желающие признавать своих собственных ошибок и просчетов.
Ему ли было стыдиться своей любви, искавшему ее все эти долгие годы? Он сам давно поставил крест и втайне надеялся, минует его чаша любовных испытаний… Ан нет. В самый критический момент ему предстояло испить ее до дна. Радоваться ли тому? Конечно, да. Но безумно горек вкус предстоящих испытаний, и выдержать их далеко не каждый решится, а вот он рискнул идти до конца и не сдаваться, что бы ни случилось. Он верил, выдержит!
Глава шестая
Их встречи с Анной в гостиной стали едва ли не ежевечерними. Он ждал их с нетерпением и, похоже, она ничуть не меньше. Обычно она приходила первой, садилась за фортепиано и наигрывала какую-нибудь из знакомых мелодий, словно вызывая друга из тиши кабинета. И он торопливо, бросив начатую работу, забыв обо всем, широкими шагами, буквально влетал в гостиную с детской улыбкой на лице. Анна на какой-то миг поднимала глаза от инструмента. Тоже улыбалась ему и вновь напускала на себя независимость и полную отрешенность от внешнего мира, погружаясь в музыкальную мелодию. Но он понимал, это лишь ее защита от его страсти и напора, иначе нельзя, и она должна создавать видимость полного равнодушия и независимости к своему кавалеру.