Глава седьмая
После произошедшего Менделеев несколько дней не мог до конца осознать истинную причину поступка своей сестры, а вслед за тем и Анны. Он находился в какой-то прострации, близкой к помешательству. Студенты и его друзья сразу обратили внимание, что с их любимым профессорам творится что-то неладное.
Как-то ему встретился в университетском коридоре ректор Андрей Николаевич Бекетов, который остановился перед ним и спросил:
— У тебя все в порядке? В последнее время ты сам на себя не походишь, потому беспокоюсь.
— Работы много, — хотел было уйти от разговора Менделеев.
— Ты ее сам ищешь, — парировал тот. — Как супруга? Как дети?
Менделеев понял, избежать разговора не удастся, а потому нехотя ответил:
— Володя в Морском корпусе, Леля с Физой пока в Боблово осталась. Да ты, поди, и сам знаешь. Решили, так будет лучше для нас обоих. Со мной пока живет моя сестра и ее дети. Тебя это интересует?
— Не совсем, ты что-то не договариваешь, я же вижу. Нет, если хочешь, не говори, но будет лучше, если хотя бы поделишься со мной, чем считаешь нужным.
Дмитрий Иванович посмотрел ему в глаза и, покачав головой, произнес:
— Вроде не поп, а исповедуешь. Что хочешь знать? Мне скрывать особо нечего.
Поскольку они беседовали в коридоре университета, то мимо них шли студенты, с интересом поглядывали в их сторону, здоровались. Бекетов кивал в ответ, в то время как Менделеев стоял, насупившись, ни на кого не обращая внимания, торопясь быстрее закончить тяготивший его разговор.
— И долго ты собираешься жить один? — поинтересовался Бекетов. — Вроде еще не старик, рано в монахи идти, — попытался он пошутить. Но Менделеев не принял его тон и резко ответил:
— Откуда мне знать, как все сложится. Но с Физой у нас не сложилось. Да ты и сам видел, чего спрашиваешь?
Бекетов не так давно купил усадьбу в Шахматово, стоявшую в нескольких вёрстах от Боблово, и время от времени наезжал к ним с визитом, а потому об отношениях Дмитрия Ивановича с женой имел представление.
— И что теперь? — не унимался он. — Станешь на развод подавать? Или мириться надумаешь? Худой мир лучше доброй ссоры, как в народе говорят. Дети опять же…
— Детей я ей не оставлю. Володька со мной, может, удастся и Ольгу выпросить. Всё одно она там вряд ли чему путному научится. Разве что сплетничать да у окошка день-деньской сидеть. Только Физа уговорила ее не уезжать, боится одна жить, — признался Менделеев.
— Я ее понимаю, — поддакнул Бекетов, — это ты у нас такой бесстрашный. А для иного одиночество — худшее наказание. Только вот не верю я, будто ты один долго протянешь. Может, уже приглядел кого, признавайся, — шутливо подмигнул Андрей Николаевич. — Признайся, а то по городу всякие слухи ползут. Сам знаешь, вроде столица, а обо всех известно то, о чем и близкие не догадываются. А ты у нас с некоторых пор знаменитость, о тебе в первую очередь всякие небылицы слагают, не обессудь.
Менделеев от этих слов вспыхнул, сжал кулаки и, вкладывая в слова как можно больше желчи, ответил:
— Ума не приложу, кто их распускает. Тебе как ректору о том должно быть лучше известно. Помнится, ты мне как-то объяснял, что любое растение свои семена или споры вокруг себя выбрасывает. Я те слова хорошо запомнил. Недолго догадаться, кто те семена в виде слухов разносит.
Бекетов действительно был специалистом по растениеводству и часто любил повторять, что растения, как и человек, размножаются с помощью выбрасывания спор или семян. И теперь, услышав свои собственные слова, он невольно поморщился. Но вынужден был согласиться.
— Ну, не я же, Дмитрий Иванович, те слухи распускаю.
— А откуда же тогда они тебе известны? Интересно знать, скажи на милость.
Бекетов, хорошо зная бесперспективность споров с Менделеевым, который за редким исключением мог согласиться с оппонентом, только махнул рукой в ответ и, так ничего и не сказав, пошел по направлению к своему кабинету. Менделеев же будучи не в состоянии сразу успокоиться, добавил ему в след:
— Не твой ли родной братец, что мое место в академии занял, сплетням тем способствует? — Но Бекетов или не слышал, или на самом деле не разобрал последние фразы разгоряченного Менделеева, даже не обернулся и, с достоинством неся на голове копну густых, изрядно поседевших волос, прошествовал в свой кабинет.