— До Клина!
Возница замялся:
— Мне бы домой, а то пока доберемся, лошади устанут, чем их кормить стану? Нет, ни за что не поеду.
— Так я же тебе заплачу. А там, глядишь, и лошадок покормишь, и деткам на гостинцы хватит и тебе самому на водочку еще останется. Сколько хочешь?
— Да я не знаю, — сделал вид, что колеблется, несговорчивый мужичок, — оно по-разному берут, — он немного подумал, а потом выпалил: — За сто рублев свезу.
— Ну, братец, ты и хватил! За сто рублев дом купить можно.
— Тогда червонец.
— Аппетиты у тебя, однако же. Ладно, поехали, сторгуемся.
— В лавку бы заехать сначала, купить чего сразу, — не трогаясь с места, продолжал торговаться тот.
— Вот в Клину и купишь, а здесь где ты лавку найдешь? Гони давай!
— Гони, гони — заканючил мужичок, которому и заработать хотелось, и ехать не было никакого желания, — вам только одно — давай гони!
Он вяло подхлестнул лошадей, и они тяжело зашагали, волоча за собой дребезжащую телегу, явно солидарные со своим хозяином, что лучше бы им было сразу повернуть в сторону дома.
Ближе к вечеру на них наткнулся один из велосипедистов, что тоже принимал участие в поисках пропавшего воздухоплавателя. Пообещал доехать до станции и нанять там тройку, а еще сообщил, что сын Менделеева, Владимир, тоже участвует в поисках. После чего он развернул свою двухколесную машину, взобрался в седло и с бешеной скоростью закрутил педали.
Это известие подбодрило Дмитрия Ивановича, былые неприятности отступили назад, и он даже замурлыкал какую-то мелодию, на что его кучер неодобрительно покачал головой и про себя подумал: «Вот люди живут, ничего не делают, зато песенки поют. Мне, что ли, в город перебраться, тогда тоже запою».
И действительно, через какое-то время вдали раздался звон колокольчиков, и скоро из-за леса показалась бешено несущаяся тройка лошадей, где на козлах сидел мужик в синей сатиновой рубахе, подпоясанной кушаком с кистями на концах. На голове у него была лихо заломленная папаха, а пшеничные усы свисали чуть ли не до самых плеч.
Сзади него сидел молодой человек в форме морского офицера, и Менделеев, хоть и плохо видел в приближающихся сумерках, догадался, что это его сын, Владимир Дмитриевич. Он соскочил с телеги и замахал рукой, боясь, как бы тройка не наскочила на них. Везший его мужик, свернул в сторону, тоже боясь угодить под копыта бешено мчавшихся лошадей.
Когда тройка остановилась, из нее и в самом деле выскочил сын Дмитрия Ивановича и бросился к нему на шею.
— Живой, папенька, живой, а мы уж тут всякое передумали…
— Да что мне сделается, — поглаживая сына по голове, отвечал тот, — справился я с этим шариком, хоть и помучаться пришлось,
— Анна Ивановна места себе не находит, все в окно выглядывает, ждет, — сообщил Владимир.
— А что ей еще делать, — хмыкнул Дмитрий Иванович, — такая у нее бабская доля: дома сидеть да мужа ждать.
— Она и на станцию приезжала, думала узнать что о тебе, а там такая странная телеграмма…
— Ну, прямо лягушка-путешественница, — неодобрительно проговорил Менделеев, — вот свидимся, задам я ей, что без моего спросу из дома отлучается. А что за телеграмма, говоришь? Чего в ней странного?
— Точно не помню, но смысл такой, будто шар воздушный где-то видели, а тебя самого — нет, пояснил Володя.
— Как бы они меня разглядели, когда я внутри корзины находился? Тоже мне, паникеры. Ладно, расплатись лучше с мужиком, у тебя это лучше получится, а то он с меня сто рублей затребовал. Дай ему целковый, и ладно…
Глава девятая
Когда они въехали в Клин, то местные жители, ожидавшие возвращения воздухоплавателя, как только увидели тройку, дружно закричали: «Ура!» Тут же их окружила толпа людей, и каждый хотел пожать руку знаменитому ученому, некоторые бросали цветы, а несколько молодых людей вдруг начали распрягать лошадей с криками:
— Дмитрий Иванович, мы вас на себе повезем, пусть лошадки
отдохнут.
— Не смейте этого делать, — возмутился Менделеев, — я вам не царская особа, не король африканский, чтоб меня на себе везти. Оставьте, я вам говорю, а то сейчас сойду и пешком отправлюсь. Володя, скажи хоть ты им, что за придурь такая!
Но Владимир сидел в коляске и безудержно хохотал, радуясь известности своего отца, которая вольно или невольно касалась и его самого, а поэтому настроение у него было праздничное, что с ним случалось довольно редко.