— Вот-вот, — засмеялся Сыромятников, — а вы мне в первый же день чего присоветовали? Электричество на лесопилку протянуть. Ну, допустим, сделаю я это, станки выпишу, так работяги разломают их на второй день, ладно, если по неумению, а то и со зла могут.
— Учить их надо, учить, сразу ни одно большое дело не делается, — не согласился с ним Менделеев и опять надолго замолчал.
Уже подъезжая к Аремзянке, когда показался холм, на котором стояло село, а сквозь молодую поросль проглянул контур деревянной церкви, Дмитрий Иванович заволновался, начал привставать в коляске, а потом попросил и вовсе остановиться.
— Можно я немножко пешком пройду? А вы поезжайте вперед. Захотелось мне вспомнить, как в детстве все было, не верите? Ажно в груди защемило…
Сыромятников приказал остановиться и, оставив ученого наедине с его воспоминаниями, неспешно поехал вперед. А Дмитрий Иванович медленно шел по узкой извилистой дороге, словно заблудившийся путник, увидевший родное жилье, и слезы сами навернулись на глаза, накатили воспоминания, и он увидел себя мальчишкой, который носился по округе босиком, играл с деревенской детворой, нимало не стесняясь, что он сын директора гимназии, а сверстники его — дети работников фабрики, находящиеся в подчинении у его родной матери.
Когда он взобрался на горку, то с удивлением увидел, что весь деревенский народ в нарядных одеждах вышел на единственную деревенскую улицу, а к нему навстречу идет пожилой мужичок в плисовой поддевке с неизменными хлебом- солью в руках.
Менделеев вспомнил, как совсем недавно точно так же его встречали на пристани в Тобольске, улыбнулся про себя и подумал: «До чего схожи обычаи города и сельской местности», но вида не подал, снял шляпу, низко всем поклонился и поблагодарил за встречу. Потом отщипнул кусочек от каравая, положил в рот, пожевал и громко заявил:
— Не думал, что помните меня, а вот хлебушек ваш куснул — и так хорошо сделалось, не передать. У вашего хлеба вкус особый, от других отличный, с детства помню. Он здесь в Сибири какой-то особенный, свой, одно слово, — сказал он примерно те же слова и покосился на сидевшего в своей коляске Сыромятникова, надеясь, что тот не уличит его в повторе одной и той же фразы. Да и невелика беда, хлеб и впрямь, как ему показалось, имел свой особый вкус, и в этом он был честен.
— Кушайте на здоровье, Дмитрий Иванович, — послышались голоса.
— Рады, что не забываете о нас, сами в гости пожаловали.
— Мы уж не надеялись свидеться…
— А что, есть такие, кто меня с тех самых пор помнит? — звонко спросил он, подойдя ближе к собравшимся.
— Помним, помним, — раздались старческие голоса.
— Как в лапту играли, в бабки, как же можно забыть.
— А ну, назовитесь, идите ближе. Кто будешь? — спросил у первого подошедшего к нему седого, как лунь, старика.
— Никола Мальцев, — густым басом отвечал тот.
— А мы Урубковы будем, — подошли вслед за ним два невысоких мужичка.
— Помню, помню, — согласился Менделеев, — я вас еще Об- рубковыми дразнил, а вы обижались.
— А мы тебя Митькой звали, ничего?
Менделеев громко захохотал:
— Да разве на такое можно обижаться… Что было, то быльем поросло.
Следом подошли еще двое, назвались: Иван Соколов и Иван Мальцев.
Менделеев всем пожимал руки, извинялся, что не захватил никаких подарков, обещал непременно прислать что-нибудь, когда вернется в Петербург.
— Помнится, еще такой Сенька Вакарин был, что-то не видно его. Живой ли?
— Помер, — отвечали ему, — годков пять как схоронили. Угорели всей семьей, нетрезвые были, вот Бог и прибрал.
— Да, жизнь — такая штука: срок пришел — и спорь не спорь, а пожалуй, куда положено. А церковка то стоит, которую матушка моя строила…
— Стоит, — закивали головами крестьяне, — спасибо матушке вашей, вечная ей память.
— Говорили, будто тоже померла? Царствие ей небесное, хорошая женщина была, нас все на ум-разум наставляла…
— Школу вон тогда построила, и школа та тоже пока жива.
— Чего же вы наш дом не сохранили, а? Мне теперь и остановиться негде.
— Так мы найдем, у батюшки дом велик, можно у него заночевать, — бойко отвечали мужики.
Менделеев только сейчас заметил, что чуть вдалеке от толпы стоит священник в полном облачении, но в общий разговор не вступает. Он подошел к нему, поклонился, попросил благословления. Тот привычно перекрестил его со словами: «Бог благословит».