— Недавно здесь, как понимаю? — спросил его Дмитрий Иванович.
— Второй годик уже пошел, — ответил тот.
— А чего так невесело? Обижают, поди?
— Не без этого, — кивнул ему священник, — народ тут, как у нас говорят, с вывертом подобрался, говорят одно, делают другое. Как только ваша матушка с ними справлялась. Порола наверняка?
— Бывало и такое с теми, кто не понимал доброго слова. А так, обычно она с ними все, как с детьми малыми: уговаривала, лаской пронять пыталась, думала, перевоспитает, а они на нее каждый год по три жалобы губернатору слали.
При этих словах Менделеев повернулся в сторону толпы крестьян и громко спросил:
— Сейчас-то, на нового хозяина, что вам работу на поташном заводе дает, жалобы не строчите?
Сыромятников, стоявший здесь же, неподалеку, криво улыбнулся и негромко проговорил:
— Да не без этого… Повадилась коза в огород ходить, никак не отучишь.
Крестьяне, казалось бы, пристыженные, молчали. И вдруг из задних рядов раздался чей-то звонкий голос, судя по всему, молодого человека:
— А как же не жаловаться, коль не платит вовремя, мы свою работу сделаем, а расчета по полгода ждем.
Сыромятников зыркнул по рядам, стараясь определить, кто это подал голос, но толпа сомкнулась, и рассмотреть крикуна не представлялось никакой возможности.
— Пишите, пишите, — сквозь зубы проговорил он, — пока бумага не перевелась. Если дальше так работать будете, привезу с города ссыльных и вместо вас поставлю.
— Не посмеешь, — раздался все тот же голос, — мы их мигом отвадим, тут наша земля, против нашей воли не посмеешь.
— Кончайте, братцы, — поднял руку вверх Менделеев, — я к вам за столько лет в гости приехал, а вы меня так встречаете. Неужто потом обиды свои высказать не сможете? Я вам не мировой судья, рассудить не берусь. Ладно, забираю старичков с собой, пойдем в школу, посидим там, может, и угостят чем, а потом общую фотографию сделаем. — И он смело зашагал в сторону приземистого здания, где уже более полувека размещалась школа для крестьянских детей.
Вслед за ним покорно засеменили знакомые ему по детским годам старики, чувствовавшие себя неловко, словно их в чем-то уличили. Менделеев, оглянувшись на них, заметил это и подумал: «Значит, есть еще совесть у людей. Фабрику и дом родительский не иначе как кто-то из их родни поджигал, о чем им наверняка известно. Но ведь ни за что не скажут, да и мне допрос вести не резон».
В некогда милых Аремзянах Дмитрий Иванович пробыл недолго, тем более что погода хмурилась, и, попив со старичками чаю, они сфотографировались на крыльце церкви и на этом распрощались.
Глава четвертая
Чуть отъехав от деревни, он обернулся, мысленно прощаясь с памятными местами, понимая, что вряд ли еще когда ему придется здесь побывать, и так до конца не понял, получил ли он радость от встречи со своими ровесниками или, наоборот, встреча с ними вызвала в его душе какие-то темные, запрятанные в глубине души воспоминания, когда он еще мальчишкой мало обращал внимание на материнские хлопоты, а больше думал о своих собственных развлечениях.
И время тогда летело незаметно: только проснулся, выпил стакан парного молока, съел краюху хлеба, а ему уже свистят деревенские мальчишки, зовут в лес или на рыбалку, и он, ничего на сказав матери, убегал на весь день. Может, в этом и заключалось счастье, когда ты не обременен никакими иными заботами, кроме своих собственных, и время летит так стремительно, что не успеваешь оглянуться, а уже вечер. Но уже потом, с возрастом, складывая кусочки своих детских воспоминаний. Теперь он ясно представил, насколько нелегка была ноша его дорогой матери, взвалившей на себя управление фабричными крестьянами, сбытом посуды, спорами с перекупщиками при беспомощном полуслепом муже.
А ведь все началось, как ему позже рассказывала старшая сестра, чуть ли не с момента его рождения… Вспомнились рассказы сестры о том, как Иван Павлович Менделеев, прослуживший директором тобольской мужской гимназии долгие годы, в преклонном возрасте неожиданно начал слепнуть. Пришлось подавать в отставку и жить на его крохотную пенсию, которой едва хватало, чтобы сводить концы с концами.
Брат Марии Дмитриевны Менделеевой, живущий в Москве, написал, что нашел доктора, который берется сделать операцию и вернуть Ивану Павловичу зрение, и он поехал, взяв с собой в качестве помощницы одну из старших дочерей.