Вспоминалась смерть отца. Тогда вокруг него собрались почти все дети. И верная жена, проводившая его до самой могилы. А вот он этого был лишен. Все его близкие, как назло, куда-то разъехались. А может, и к лучшему. Так, без лишних слез и причитаний, умирать даже легче. Хватятся, подумают, что он в очередной раз уехал из дома по делам, никого не предупредив.
По сути дела, он и прожил одиночкой, сам по себе, со своими мыслями и идеями. Иначе не получилось бы отдавать всего себя тому занятию, которое принято называть наукой. Да, наука — удел одиночек. И никак иначе. Ученый, словно роженица, являет миру новую идею, закон, теорию. А рожденная им идея или что иное начинают жить отдельно от своего прародителя, у них своя судьба, и пока неясно, обеспечена ли им долгая жизнь или ранняя смерть еще в малолетстве. Большинство из вновь рожденных идей уйдут в небытие, не оставив о себе даже следа. И лишь немногим суждено продолжить свой род, а значит, жить дальше, обрастать потомством и со временем забыть о том, кто дал им возможность появиться на свет. И это тоже удел ученых…
Конечно, ему хотелось узнать, что будет завтра, через год, через десять лет, но он слишком устал от непрерывной борьбы, непонимания, чванства и тупости тех, кто не принимал его идеи. Хотя он понимал, иначе не бывает.
Был ли он счастлив все эти годы? Может быть, если вспомнить и воссоздать отдельные фрагменты из прошлого. Он плохо представлял себе, что значит быть счастливым. Богатым? Точно нет. Будь у него состояние, он бы наверняка пустил его на закупку новых приборов или на строительство судна для путешествий. Свою мечту побывать во многих странах он воплотил в старшем сыне, и тот даже совершил кругосветное путешествие. Вот тогда Дмитрий Иванович был счастлив, встретив сына после возвращения. Но сын так рано ушел из жизни и унес с собой это теплое чувство, оставив отцу лишь горечь воспоминаний.
Да, он радовался, как ребенок, встретив Анну, гуляя с ней между развалинами древнего Рима, проехав по Франции и Испании, наблюдая, как она делает наброски своих будущих картин. Но это длилось недолго. Праздное безделье его тяготило, делало вялым, притупляло мысли, гнало новые идеи, и он чувствовал свою никчемность и… одиночество, несмотря на то что кто-то рядом с ним радовался жизни.
Наверно, он был счастлив, когда работал, но вряд ли сознавал это. Нельзя заниматься чем-то важным и оценивать себя как бы со стороны. Он радовался, глядя на подрастающих детей. Но и это всего лишь короткие минуты, редкие вспышки, возвращающие в реальный мир. А потом снова опыты, расчеты, размышления и долгие сомнения в правильности выбора, когда нет и минуты, чтоб осознать, а счастлив ли ты.
И никто не ответит на этот вопрос, не занесет эти мгновения в таблицу, не составит график, не запишет столбиком цифры, из которых слагаются часы, дни, годы, прожитые им; не подытожит: вот столько-то времени он был счастлив, а все остальное — это просто работа, ожидание результатов, а то и пустые хлопоты.
Может быть, счастье сокрыто там, за порогом, отделяющим жизнь от смерти, через который он совсем скоро перешагнет и избавится от всех мучений и траты напрасных усилий, неопределенности и сомнений. Вдруг главная работа и новые открытия ждут его именно там и вся жизнь — лишь экзамен, экзамен на прочность? А может, всё не так, как он думает? Неужели и здесь нельзя обойтись без сомнений? На этот вопрос он не мог найти ответ…
Теперь он почти перестал улыбаться. Силился, но не мог, мешала какая-то неведомая ему сила. Может, потому, что пришлось столько преодолеть, выстоять, пережить? И вот теперь наступила расплата за многочисленные срывы, нетерпимость к ближним, категоричность суждений. Кто-то лишил его возможности уйти из жизни с улыбкой. Или это сделал он сам?
И когда он в последний раз открыл глаза и закрыл вновь, чтоб больше уже никогда их не открыть, улыбка вернулась к нему и уже не покидала…
…Прошло несколько десятилетий. И уже в годы советской власти на воду было спущено научно-исследовательское судно «Дмитрий Менделеев», где при погрузке была замечена отличная от прочих пассажиров фигура слегка сутулого мужчины с длинными волосами, до плеч, и давно нестриженной бородой. Он нес на плече допотопную деревянную треногу с закрепленным на ней каким-то хитроумным прибором, а в свободной руке портфель желтой кожи с бронзовыми застежками, из которого торчали свернутые в трубку чертежи. Впрочем, во время посадки на него никто особо не обратил внимания, но когда судно отплыло, то странного старика на нем, сколько ни искали, не обнаружили…