С самого начала он отказывался принимать излишне строгое поведение жены, как ему казалось, в обществе, включая взаимоотношения меж ними. Мало того что она неукоснительно соблюдала все посты, не притрагивалась к мясной пище по средам и пятницам, но все эти правила простирались и на их интимную близость. Для Дмитрия это было совершенно неприемлемо, но, не желая ссор, вынужден был соглашаться с ней, хотя потом осыпал жену многочисленными упреками, называя монахиней, отсталой от общества женщиной, а то и вовсе синим чулком.
Феозва на удивление стойко сносила его упреки, но в ответ могла подолгу отмалчиваться, пытаясь тем самым сохранить хотя бы внешне приличия и правила поведения, внушенные ей во время обучения в благородном пансионе. Дмитрия ее молчание, наоборот, раздражало, и он как-то сгоряча заявил ей, что теперь понимает, почему иные мужчины посещают публичные дома, встречая отказы собственных жен. Феозва вспыхнула и, не сдержавшись, заявила:
— Если еще раз услышу что-то подобное, можешь вообще ко мне не приближаться.
На счастье, раздражение Дмитрия обычно длилось недолго, и едва ли ни через пять минут он был готов просить у нее прощения и радовался, если она, пересилив себя, с трудом выдавливала слова примирения, снабдив их вымученной улыбкой.
И сейчас, в Париже, где от каждого случайного прохожего так и веяло чувством радости, свободы и раскрепощенности, Дмитрия переполняло необузданное желание сотворить что-нибудь этакое небывалое, как всякого русского человека, принявшего лишку, пытающегося передать в залихватском танце одновременно и радость, и печаль, и тоску по чему-то давно забытому, чего он не в состоянии вернуть. Он ощущал себя в толпе парижан и приезжих иностранцев именно русским мужиком, которому море по колено и любая работа по плечу.
Дмитрий шел, широко ступая, врезаясь плечом в череду прогуливающихся по тесным улочкам нарядных горожан, словно хорошо скроенный баркас, ведомый уверенной рукой кормщика, раздвигающего скопище льдин во время весеннего ледохода. Феозва, уцепившись за его рукав, едва поспевала за мужем, вполголоса повторяя:
— Митя, куда ты так спешишь, не успеваю…
А он и сам не знал, куда влечет его необузданная русская натура, коей до тошноты надоели вдалбливаемые с юных лет строгости и ограничения. И вот теперь, вырвавшись на свободу, он был готов помериться силами хоть с самим чертом, расцеловать всех и каждого, кто сможет разделить с ним несбыточную радость бытия, присущую только русскому человеку, стряхнувшему с себя навешанные кем-то свыше правила и ограничения, от которых рано или поздно душа человеческая устает и просится наружу.
Вскоре Феозва устала плестись вслед за мужем, который, не чувствуя усталости, шел впереди нее без остановки, не обращая внимания на обессилившую супругу. Она несколько раз пыталась остановить его, но все было бесполезно. И, осознав собственное бессилие, она выпустила руку, замедлила шаг, а затем встала возле фонарного столба. И заплакала. Дмитрий сделал несколько шагов и, наконец ощутив ее отсутствие, обеспокоенно посмотрел по сторонам и, увидев плачущую у фонаря жену, вернулся к ней.
— Ты просто невыносим! — заявила она, всхлипывая. — Привык думать лишь о себе, а у меня уже никаких сил нет. Неужели не видишь? Мне непонятно, куда мы идем. Скажи мне на милость…
— Просто гуляем. Могла бы сразу мне сказать, что устала. Хорошо, давай вернемся.
Добравшись до дома мадам Клемане, Феозва тут же без сил рухнула на кровать. Дмитрий же не знал, чем можно заняться, и вышел на балкон покурить. Их прибежище находилось чуть в стороне от оживленных улиц, и внизу лишь изредка раздавались шаги одиноких прохожих. Но это не были гуляющие пары или праздно шатающиеся молодые люди, а по большей части мастеровые или подсобные рабочие из ближайших кафе, направляющиеся домой. Недалеко от их дома висел газовый фонарь, слегка освещающий пешеходную дорожку. Дмитрий без всякого интереса наблюдал, как на освещенном пятачке появляются вдруг чья-то шляпа или сдвинутая на затылок кепка, а то и солдатская фуражка с поблескивающей на тулье кокардой и столь же быстро исчезали в серых сумерках наползающего вечера.
Вдруг один из прохожих остановился и принялся озабоченно топтаться на месте, а затем и вовсе опустился на колени. Вскоре он поднялся, и Дмитрий успел разглядеть, что тот подобрал с земли слабо звякнувший монетами кошелек и опустил его к себе в карман.