«Интересно, — подумал он, — чей это был кошелек? Его собственный или кто-то его обронил? Но ведь мы недавно там проходили и ничего не заметили…»
И тут ему в голову пришла озорная мысль, чем он может занять себя и даже Феозву, если та еще не заснула. Он вернулся в комнату, выдвинул несколько ящиков из стоящего у стены неуклюжего комода и нашел то, что ему требовалось. То была катушка черных ниток, оставленная для постояльцев заботливой хозяйкой. Он отмотал с нее на палец левой руки довольно длинный кусок, оторвал его и привязал к концу небольшую денежную купюру.
Феозва, не вставая с постели, наблюдала за действиями мужа, чуть приоткрыв глаза, но не решалась о чем-то спросить. Он тоже не спешил посвящать ее в свои планы. Затем все так же молча вышел на балкон и прикрыл за собой дверь. Вскоре оттуда послышались его сдержанные смешки, а потом и громкий хохот.
Феозва не смогла дальше оставаться в неведении, сползла с кровати и вышла вслед за ним на балкон, перегнулась через перила, пытаясь понять, чем занят ее муж.
Тут она увидела под тускло светившим фонарем прохожего, который вдруг зачем-то глянул по сторонам, нагнулся и попытался поднять что-то, ей не видимое с земли. С первой попытки это ему не удалось, и он, чуть сместившись в сторону, вновь нагнулся, будто пытался поймать видимое только ему одному насекомое. И вновь неудачно.
Феозва присмотрелась к мужу и все поняла: привязанная к концу нитки бумажная купюра служила как бы приманкой для разглядевших ее прохожих, тогда как Дмитрий дергал за другой конец нитки, перемещая купюру чуть в сторону буквально из- под носа желающего завладеть ею человека, попытки которого со стороны выглядели очень уморительно. При каждом неловком движении незадачливого прохожего кукловод едва сдерживался, чтоб громко не рассмеяться и тем самым не обнаружить себя.
— Как тебе не стыдно заниматься подобными детскими шалостями, — фыркнула она и протянула руку, пытаясь вырвать у него нитку.
— Не смей, — взвизгнул он, — в том нет ничего предосудительного. Я никого не заставляю насильно гоняться за купюрой. Каждый может идти дальше своей дорогой.
Феозва посчитала выше своего достоинства спорить с ребяческими выходками мужа и проследовала обратно, а вскоре в комнату с шумом влетел и сам Дмитрий и громко объявил:
— Всё, конец представлению. Какой-то мальчуган оказался хитрее меня. Наступил на нитку и завладел добычей. А мне потерянную денежку ничуть и не жалко.
— Не ожидала от тебя подобного легкомыслия, — назидательным тоном произнесла Феозва, — ложись лучше спать, быстрее образумишься…
Обедать на другой день они отправились в ресторан, хозяином которого был выходец из России Александр Мовчанский. Там обычно собирались русские путешественники и эмигранты. Менделеев надеялся повстречаться с кем-то из своих знакомых, сетуя, что давно не слышал русскую речь.
Как и оказалось, едва они сели за указанный им метрдотелем столик, как к ним подошел молодой человек с длинными, до плеч, волосами и дружески похлопал Дмитрия по плечу. Тот напряг память и признал в нем одного из своих однокурсников, учившегося с ним в институте на курс младше.
— Каменский! — радостно воскликнул он и пожал протянутую ему руку. — Давно здесь? А мы вот с супругой из Лондона возвращаемся, решили заглянуть, — кивнул он в сторону Феозвы, сосредоточенно разглядывающей название непонятных блюд, обозначенных в меню.
— Да я на воды еду подлечиться и тоже решил наведаться в столицу мира, — сообщил Каменский. — Только вот слегка поиздержался здесь и второй месяц жду денег из России, а всё не шлют. Увидел тебя, думаю, может, одолжишь мне тысчонку- другую? — закатив вверх глаза выпалил он так, словно просил указать ему нужную улицу
— Сколько? — переспросил Менделеев, думая, что Ослышался.
— Если не тысячу, то хотя бы пятьсот, Я отдам, непременно верну, как только вернусь в Россию. Мне там должен солидную сумму по суду один из моих родственников. Ты его наверняка знаешь: Василий Лукич Мансуров. Он при нашем министре на службе состоит. Ты ведь, говорят, знаком с ним.
— С кем знаком? — опять переспросил Менделеев. Он понимал, Каменский явно хочет его заговорить, начав сыпать известными именами. И он, понимая это, невольно поддался его навязчивым изъяснениям и просьбам, а теперь никак не мог из них выпутаться.