Сам же Дмитрий, пусть и не сразу, осознал себя главой семьи и принялся за поиски квартиры в столице. В центре Петербурга жилье стоило необычайно дорого, а на окраине осмотренные им комнаты выглядели убого и больше подходили бедным студентам, но никак не преподавателю университета. Наконец кто-то из знакомых посоветовал ему наведаться на набережную Фонтанки, где сдавались четыре комнаты, правда, на верхнем этаже. Зато оттуда открывался прекрасный вид на саму набережную, виднелись контуры Инженерного замка, где они венчались. В одном направлении находился ближайший мост, а в противоположную сторону его собрат, прозванный Пантелеймоновским. В нескольких минутах ходьбы простирался шумный Невский проспект, а там лавки, торговые ряды, Гостиный двор, Марсово поле, Летний сад. Хотя до университета, куда он принят на должность доцента кафедры технической химии, оказалось далековато и приходилось брать извозчика. Феозву их новое жилье прельстило тем, что с одной стороны располагалась церковь Семиона и Анны, а с другой стороны — Пантелеймона Целителя.
За время девичества у его супруги скопилось большое количество различных нарядов, обуви, пригодной на все сезоны, шляпные коробки, выкройки, книги, журналы и разный скарб, перевозить который следовало с большой осторожностью. Затаскивая наверх очередной ворох бумаг, Дмитрий споткнулся, и на ступеньки упала пачка писем, перевязанных голубой лентой. Он наклонился, чтоб их поднять, и в глаза ему бросился знакомый почерк сестры Ольги. Он и не подозревал, что та была в переписке с Физой, и, естественно, любопытство его оказалось выше правил приличия, а потому он, понимая, что совершает не совсем благовидный поступок, украдкой сунул их себе в карман.
Вечером он дождался, когда Феозва улеглась, а делала она это не позже восьми часов вечера с заходом солнца, он уединился у себя в кабинете и принялся читать обнаруженные им письма, сам не зная, зачем он это делает.
В начале шло описание здоровья мужа Ольги, который к концу ссылки в Сибирь начал часто болеть, потом разные бабские сплетни про общих знакомых, но вот несколько раз мелькнуло и его имя. Он посмотрел на дату отправки, она приходилась на то время, когда он находился в Одессе. Попалась фамилия Каш. Сердце у него учащенно забилось. Оказывается, именно сестра каким-то образом узнала о существовании Сонечки и просила Феозву познакомить его с ней. А вот и совсем интересно: отец Сонечки имел связи с промышленниками в Швеции и Германии и мог, со слов сестры, свести его с кем-то из них, а там, глядишь, писала сестра, он, Дмитрий, благополучно устроится где-нибудь в Европе и не будет находиться в бесконечной зависимости от российской рутины. Далее шел рассказ их матери о том, как обошлись с их отцом Иваном Павловичем Менделеевым в Саратове, отстранив его от директорства в гимназии лишь за то, что он не по форме обратился к попечителю Магницкому. Дмитрий прервал чтение, чтоб сообразить, что за заговор сложился за его спиной.
Выходит, сестра, а вместе с ней и Феозва прочили ему будущее за границей, желая таким образом устроить его судьбу, а он об этом ни сном ни духом не ведал?
«Почему же они меня не спросили? — прошептал он, опасаясь разбудить жену. — Я же как-никак живой человек, не ребенок какой, чтоб так вот попасть в заранее расставленные сети». Ему вспомнилось, как старшего брата Ивана, так же вот без его воли, отправили к дяде в Москву и все это кончилось для него весьма печально: начал пить и сейчас подвержен этому пороку, а потому ему и хода по службе не дают. Сидит на канцелярской должности, детей нарожал мал мала меньше, а прокормить их на свое жалкое жалованье не в состоянии».
Дмитрий чуть посидел, размышляя о перипетиях своей судьбы, складывающейся столь удивительным образом, и развернул следующее письмо Ольги. Оно было датировано временем его отправки в Германию. Сестра в нем сетовала, что у него ничего не вышло с Сонечкой Каш, но не оставляла надежды воздействовать на брата иным способом. О его поездке в Гейдельберг узнал каким-то образом муж сестры — Николай Васильевич Басаргин, через некоего профессора Т. И он же через Министерство иностранных дел обещал свести Дмитрия с немецким промышленником К. Там же упоминалось о певице А., привлеченной к этой затее.
После этого чтения Дмитрия словно кипятком ошпарило. Он и не предполагал ничего подобного и теперь сидел за столом, пытаясь осознать открывшуюся перед ним картину. Да, он подозревал Агнессу в неискренности, но даже не предполагал, кто за всем этим стоит. Оказалось, близкие ему люди. Он не стал читать последние письма Ольги к Феозве, догадываясь об их содержании, но зато сама Феозва предстала перед ним совсем в ином свете, стали понятны её намеки на переезд в Европу и трудоустройстве в одной из промышленных лабораторий Альфреда Крупберга. После всего, что он узнал, Дмитрий хотел было разбудить жену и заявить, что жить с ней больше не намерен после всего, что узнал из писем. С Ольгой, решил он, разберется потом и тоже все выскажет ей в лицо. Но неожиданно Феозва вошла к нему в кабинет в ночной рубашке, видимо, увидев свет через неплотно закрытую дверь.