Так или, возможно, так думал Филипп Салютов, когда дело было к вечеру, делать было нечего, а вечер, точнее, ночь обещала быть чуть ли не полярной.
«Кайо-Коко» — это бар и клуб. Назван в честь знаменитого кубинского пляжа и даже украшен портретами Че Гевары и Хемингуэя. Последнего, правда, посетители «Кайо-Коко» почти никогда не признают, потому что изображен он молодым, без своей знаменитой бороды и трубки.
В «Кайо-Коко» по пятницам и выходным проходят латиноамериканские вечеринки. Темнокожий танцор с Барбадоса учит всех желающих танцевать мамбо. А мулатки из кордебалета к полуночи зажигают зал так, что всем присутствующим начинают мерещиться тропик Рака, океанский прибой у барной стойки и Южный Крест вместо лампочек на потолке.
А вот по вторникам в «Кайо-Коко» бывает тихо. В три часа утра по вторникам для припозднившихся клиентов бармен варит шоколад и кофе фэри с ромом и апельсиновой цедрой.
В три часа утра, когда на улице трескучий мороз и город спит мертвым сном, в «Кайо-Коко» горько пахнет шоколадом, зал пуст, а посреди погасшей эстрады, прямо на полу лежит гитара, на которой устал играть гитарист-виртуоз.
Пьян гитарист, горек шоколад. Вкус его долго, очень долго чувствуешь на губах: Кайо-Коко... Бархатная волшебная ночь над теплым океаном, коралловый песок.
— Слушай... Ну, выслушай ты меня... А давай уедем? Деньги пока есть. Сдается мне, Липа, совсем раскис ты от этой зимы.
Это Легионер говорит. Он сидит напротив и тоже пьет горячий шоколад. И лишь у него домашнее прозвище Филиппа — Липа звучит как обычное имя, а не как презрительная кличка, как это выходит у Глеба Китаева или порой у отца.
Филипп слушает Легионера. Легионер бредит. Но не всегда. Иногда он изрекает банальные вещи, причем с умным видом. Иногда дает полезные советы с несерьезным видом. Иногда предлагает просто фантастику, причем совершенно без тени юмора. А сейчас он бредит. «Давай уедем, Липа» — этот припев звучит у него с самого Нового года, даже раньше.
Он предложил Филиппу на Новый год махнуть... в Боливию, в Чили, в Перу, в Мексику, да куда угодно! Лишь бы только подальше. Подальше... Ведь деньги пока еще остались. Те деньги, что дал Филиппу отец несколько месяцев назад.
Правда, большая часть из них потрачена на отличный автомобиль джип «Шевроле» или как он там правильно зовется. На машину получены уже все документы, и сама она зарегистрирована участником международных непрофессиональных ралли Иракеш-Джельфа-Триполи весной этого года. И не просто зарегистрирована. Нет, машина обязательно возьмет кубок, потому что за рулем ее будет Легионер, а штурманом он, Филипп Салютов. Если, конечно, все у них будет хорошо.
— Знаешь, а тут славно. — Филипп улыбнулся. Улыбка вышла слабой и ленивой. Но в три часа так и бывает. — Греет.
Легионер пожал плечами. Что, наверное, означало: эх, ты, малахольный парень, Липа. С некоторых пор они очень мало говорили друг с другом. Потому что слова были лишними, в частности в три часа утра под призраком Южного Креста на потолке в «Кайо-Коко».
Но все хорошее, то, о чем приятно вспомнить и через неделю, и через год, — не вечно, как и шоколад в чашке, как и эта зимняя ночь. В три часа утра в трескучий мороз в «Кайо-Коко» почти нереально узреть нового посетителя, ввалившегося прямо с простуженной обледенелой улицы. Если, конечно, этот посетитель не Алигарх (и произносится, и пишется через "а"), если же брать по анкетно-паспортным данным — Георгий Газаров — Гога, от которого никуда, ну просто никуда не скрыться. Наверное, только в ад.
Газаров — высокий крепкий тридцатилетний жгучий брюнет. Вечно небрит — не потому, что неряха, а потому, что эта небрежность ему идет, делая похожим на непримиримого боевика.
Вообще, по отзывам многих особ женского пола, Гога Алигарх — человек привлекательный, колоритная личность и крепкий мужик, и цены бы ему не было, везде, куда бы он ни подался, если бы не одна досадная слабость.
Филипп Салютов совсем не рад Алигарху. Но ничего не поделаешь. Тот, окинув орлиным взором пустой зал клуба, уже взял курс к их столу.
— Вот вы где. Я звонил-звонил, ваш один на двоих мобильник не пашет. Отключили, что ли? Отдыхаете. — Газаров без приглашения сел за их столик.
— Не спится, радость моя? — поинтересовался Легионер. — Чтой-то так?
— Так уж. — Газаров улыбнулся самым дружелюбным образом и вздохнул. — Просто ужас как соскучился по хорошим людям. Закажите что-нибудь, а? Я пустой, последний полтинник за бензин отдал.
И конечно, как всегда, они заказали Алигарху выпить. От горячего шоколада он отказался.
— Хорошо, ух хорошо пошла... Замерз я, — Алигарх после первой рюмки словно ожил. — Слушайте, а у меня к вам дело. Выручайте.
— Срочное? — спросил Филипп. — Очень срочное, раз искать по ночам не лень.
— А чего вас искать? — Газаров улыбнулся еще шире. — Вы вот они, двое из ларца. А если серьезно, дело в том, что мне срочно...
— Денег? — спросил Филипп.
— Три, а лучше четыре сотни. Я на днях отдам. Завтра же отдам.
— Но ведь «Мак» закрыт, — сказал Филипп.
— Китаев клятвенно заверил, что сразу после праздников... Да уже завтра откроют, — Газаров нервно потер руки, — а я... мне нужно срочно. Ну дай хоть двести баксов пока перекрутиться, хоть сотню... я отдам.
— Опять все проиграешь, — Легионер заметил это с ноткой легкой укоризны, с какой старший брат журит младшего за потерянную девственность, — опять все спустишь, радость моя, и останешься голым. — Однако он тут же полез в карман своей легендарной среди завсегдатаев «Кайо-Коко» бессменной защитной безрукавки и достал деньги. Две сложенные пополам зеленые бумажки по пятьдесят долларов каждая. — Последний раз.
— Спасибо, — Газаров быстро накрыл деньги ладонью. Руки у него были просто загляденье. Кисти красивой формы, пальцы длинные, сильные. Руки пианиста, иллюзиониста или карточного шулера. Только Алигарх не был музыкантом. Фокусы показывать не умел. И в шулеры тоже не годился. Ему просто не везло.
— Значит, Китаев сказал, что «Мак» на днях откроют? — удивленно уточнил Легионер. — Надо же! А я думал, эта свистопляска надолго. Даже посочувствовать хотел Валерию Викторовичу, — он покосился на Филиппа.
— Нет, я у Глеба спрашивал: мол, в чем дело? Он сказал, все в порядке. С прокуратурой все рассосется. На днях откроют. — Газаров спрятал деньги в карман куртки. — Ну, я и не сомневался в этом. Твой батя, Филипп, золотой человек. А за «Мак» он кому хочешь глотку перегрызет и, если подмазать надо кого, тоже не поскупится. Но нет, надо же кому-то Саныча было грохнуть! Ведь божья коровка. А сколько ментов сразу нагнали — видели? У меня документы начали проверять, честное слово. Я этим маски-шоу говорю: мужики, куда, какие документы, я сюда отдыхать приехал, а они...
— У меня тоже проверили, — кивнул Легионер, — а Филиппа вон даже опер с Петровки допрашивал.
— Не с Петровки, — уточнил Филипп, — мне кажется, я последний Тетерина живым видел. Я в вестибюль спускался, в бар, ну и в туалет заходил.
— Он тоже, между прочим, заходил, — Легионер повернулся к Газарову и вяло погрозил ему пальцем, — а я тебя видел, радость моя.
— Я ходил? Когда? А... Да ну, не помню я, — Газаров отмахнулся, — я играть сел. Так мне повезло сначала, а потом... Впрочем, я слышал, там же взяли сразу кого-то.
— Не кого-то, а Майского, — подсказал Легионер, — а у него, как всегда, полным-полна коробочка. Ну, погорел Сережка теперь. Поделом, а жаль его. Впрочем, это, наверное, он дедка пристукнул. Или Песков.
— А ему-то зачем? — удивился Филипп.
— Так он же маньяк, — Газаров, казалось, тоже заинтересовался предположением собеседника, — все знают, что ваш Песков — маньяк. Его из армии за это поперли. Там история какая-то была темная. Да вы ему в глаза когда-нибудь смотрели, ребята?