— Базары с ней разводить тебе так и так, — резонно заметил Горыныч. — И попробуй только проколись! Э, да что-то ты обмяк, Конопля… Он же злой, паскуда. По жизни — злой. Он тебя на две штуки выставил в карты, а ты…
— Да, действительно, сучара! — косо глянув в зал, на безмятежного компаньона, согласился Конопля. — Если б ему Ферапонт велел меня замочить, он бы не думал…
— А то… Ни секунды бы не думал.
— Даже бы обрадовался! — заводил себя Конопля, которому очень хотелось, чтобы Горыныч сказал что-нибудь еще скверное про Тимоню. Что-нибудь этакое, отчего перестала бы Коноплю мучить эта досадная нерешительность и жалость. Да еще и тетя Зоя… “Юрочка, а вот пирожочек к чаю… Кушай, Юрочка…” Черт бы ее подрал с пирожками этими…
— Пора, Конопель, — взглянув на часы, подытожил Горыныч. — Я за руль, а ты с ним сзади. Справа садись…
— Он бы ни секунды не думал, — зачарованно повторил Конопля. — Ни одной секунды…
— А то…
— Счас, Горыныч, я деньги сниму с аппарата, а ты выходи с ним.
Тимоня допил пиво, поднялся и поспешил вслед за уходящим Горынычем. Им предстояло ехать за город, на турбазу, где любили отдыхать “ферапонтовские” после своих беспокойных трудовых будней. Место было тихое, укромное, окруженное лесными озерами, с прозрачной узкой речкой, протекающей прямо по территории зоны отдыха.
Когда-то турбаза принадлежала обогатительному комбинату, и здесь целебным сосновым воздухом наслаждалась разная шушера — инженеры и работяги. Несколько лет назад “ферапонтовцы” надумали прибрать турбазу к рукам, но профсоюзный комитет, тогда еще совсем непуганый и напыщенно-высокомерный, встал “на ручник”. Пришлось пристрелить упорствующего заместителя комитета, а спустя неделю скинуть с шестого этажа и самого председателя. Далее заветная территория путем не очень сложных комбинаций перешла в собственность к одной спешно образованной фирме с трудно запоминающимся названием, причем фирма эта просуществовала считанные дни, однако успела переоформить собственность на другую фирму, и в итоге получилось то, что получилось — собственность обрела достойного хозяина.
Здесь были неплохие номера, сауна, банкетный зал, бар, спортивный зал с тренажерами, а в подвале Рвач оборудовал стрелковый тир. Единственный и весьма существенный недостаток этого прибежища заключался в том, что турбаза находилась не на открытом пространстве, где просматривались бы все подступы к ней, а в густом лесу. То есть потенциальный враг мог нагрянуть неожиданно и застать размякших братков врасплох. Не выставишь же часовых по всему периметру бетонного забора? Да и что часовые, если на какой-нибудь сосне уместится под вечерок опытный снайпер? Сделал дело, спрыгнул с дерева и — исчез в чащобе. Потому отдыхали здесь в основном рядовые бойцы, а люди же авторитетные, ценя свое законное конституционное право на жизнь, предпочитали на отдых уезжать за границу, в места более цивилизованные, где уважают закон и порядок, в государства с крепкими полицейскими режимами. Турбазу они использовали лишь для кратких встреч и деловых совещаний.
У “ферапонтовских” было немало врагов и, несмотря на затяжные войны с большими кадровыми потерями, ряды врагов почему-то не редели и количество их никак не хотело уменьшаться. Вроде бы и собственность, и все сферы влияния давно уже были поделены, но не проходило недели, чтобы не возникал новый конфликт, новый очаг напряженности — и тогда “забивались стрелки”, и с воспрянувшими духом и силами конкурентами велись тяжкие переговоры, нередко кончавшиеся жестокими сражениями с применением огнестрельного оружия. Похоронив убитых, противники ненадолго расползались по своим углам, чтобы отдышаться, зализать раны и заделать бреши. Выбывших из строя бойцов заменяли новобранцами, и все начиналось сызнова.
Как будто чья-то невидимая рука управляла этим процессом, разжигала войны и рознь, сеяла смуту и тревогу, не давала ситуации выйти из берегов и в то же время не позволяла жизни устояться и войти в спокойное русло, когда все заняли бы окончательно свои места под солнцем и, наслаждаясь миром, пользовались благами своего положения в меру своих заслуг и способностей.
Машина стояла у рыночной палатки, торгующей антитараканьими и клоповьими снадобьями, и называлась палатка, увенчанная вывеской с позолоченным шрифтом: “Последний ужин”.
Мельком взглянув на вывеску, Горыныч, следуя одному ему ведомой ассоциации, с философской многозначительностью крякнул.
Когда подъехали к площади, Тимоня, нервно заерзав на сидении, сказал:
— Вон там брат Мослака подорвался!
— Знаю, — отозвался Горыныч, косо глянув в сторону храма. — Метров двести не дошел. Чего-то у него там замкнуло, никто понять на может… На десять минут раньше времени рвануло.
— А хорошие были бы поминки у Клеща, — мечтательно сказал Конопля. — Жаль, не вышло по задуманному… В большой бы компании на тот свет отчалил, не соскучился бы по дороге…
— Скоро закончится передряга, — вставил Тимоня. — Вот откинется с зоны Седой, наведет порядок в городе. Будет у нас настоящий воровской ход. А Седой — вор справедливый…
— Ферапонт ему особняк приспосабливает. Прессанул коммерсанта, тот особняк сразу сдал… — сообщил Горыныч. — Хорошо коммерсант жил. Пальмы развел, летний сад на первом этаже с фонтаном, павлины кругом… Я был там, смотрел. Ковры, люстры бронзовые. Красиво, бля, со вкусом…
— А мужичок-то какую подляну нам устроил! — в который уже раз напомнил Конопель. — Так мы классно у моста ему задницу подставили, под “москвичок” его. Комар носа не подточит. И согласился, главное, квартиру уже продать… А назавтра взял и повесился, козел…
— Да, не учли, — вздохнул Горыныч. — Зря только джип раскурочили…
— Всего не учтешь, — резонно заметил Тимоня. — Кто ж думал, что он повесится. Тем более, жена у него инвалид, дочка маленькая…
— Надо все-таки наехать на них, — сказал Конопля. — Нагнать жути. За хату их штук десять можно выручить. Жалко такие бабки терять. Надо ж было ему вешаться, козлу…
— Они сейчас невменяемые, после похорон-то… — сказал Тимоня. — Надо выждать…
Через полчаса подъехали к развилке — узкая шоссейная дорога круто сворачивала к турбазе, а вправо в лес уходила грунтовая, ведшая на Дубовый Лог. Горыныч притормозил у обочины, заглушил мотор и закурил.
Тотчас стало слышно, что весь лес кругом наполнен звонким птичьим пением. Прозрачно и весело светилась березовая роща, насквозь пронизанная солнцем, на яркой зелени полян пестрели лесные цветы. В открытое окно залетел золотистый шмель, стукнулся раза два о стекло, пытаясь выбраться на волю, затем медленно пополз по хромированной окантовке стойки. Горыныч ругнулся и чиркнул зажигалкой, пытаясь подпалить ему крылья. Шмель увернулся.
— Ты пламя прибавь, — посоветовал Конопля, с интересом наблюдая за действиями товарища.
— Пацаны, я вот думаю, где лучше погулять, отметить это дело, — сказал Тимоня, которого вновь начала распирать беспокойная радость. — Горыныч, ты как насчет “У Юры”? Или на природе лучше? Шашлычки, а?
— Шашлычки, это хорошо, — отозвался Горыныч из-за руля. — “У Юры” душно. Мы счас крючок небольшой сделаем, я там место приглядел… Бережок такой, полянка…
Он с хрустом придавил шмеля пяткой зажигалки.
Поехали по грунтовой дороге.
— Я тебе, Тимоня, вот что скажу, — неожиданно начал Конопля. — Не мое, конечно, дело, но зря ты Поэта изуродовал. На хрена тебе это надо было? Чё он тебе?
— Да к матери привязался, козел! — поморщился Тимоня, которому и самому неприятно было это воспоминание. — Записку прислал, пидор старый… “Приди и соответствуй…”
– “Приди и соответствуй!” — рассмеялся Горыныч. — Это он хорошо залепил… Зря ты его… Он безвредный…
— Да я понимаю, пацаны, что зря… Дело прошлое. Я нажрался в тот вечер, дай, думаю, зайду, припугну старого хрена. Во двор зашел, в жесть врезался, штаны подрал. Пятьдесят баксов штаны, итальянские. Он там везде жести наставил… И потом — совсем оборзел фраер, топором из-за двери тычет. Я топор вырвал, а там уже хер его знает, как получилось… Всю харю ему разворотил. Пьяный же был.