Сначала Ангуль стало жарко. Жар зародился в районе живота и постепенно распространился по всему телу. Девушка покрылась испариной. Затем ей показалось, что неведомая сила подхватила её и начала вращать в бешеной скоростью. Трудно было ни о чем не думать при таких-то условиях. Ангуль стало выворачивать наружу. Кристалик словно раскалился, она едва не выплюнула его. Цайиль продолжила читать, только громче, прибавив, что Ангуль должна повторять за ней. Слова были очень сложными, их фонетика была непривычна для Ангуль, кроме того, Цайиль читала очень быстро. Ангуль едва поспевала за кочевницей, ей очень хотелось посмотреть на тех, кто придумал этот язык, и спросить, за что они так ненавидят всех вокруг.
А потом… произошло нечто странное, удивительное. Ангуль словно оторвалась от своего тела. Она перестала чувствовать жар, перестала чувствовать тошноту. Она не чувствовала ничего. И даже дышать не могла, потому что нечем было. Она стала чистым сознанием, бесформенным и бестелесным. Вокруг неё была пустота, черная, звенящая, жадно разинувшая свою пасть. Пустота из её снов.
— Ты не бойся Бездны, — послышался голос Цайиль, — Пока ты не боишься, она тебя не тронет. Чтобы не сгинуть здесь навсегда, твой дух должен быть непоколебимым. Усвой три простых правила: не бойся, не сомневайся, не лги.
— Я видела эту пустоту в своих снах! — вскричала Ангуль.
— Это тебе ещё повезло. Чем больше мастерства, тем хуже сны. Я бы всё променяла на то, чтобы видеть тоже, что и ты.
Я вглядывалась в черную пустоту. Постепенно она начала мне казаться уютной темной комнаткой.
— Ты там слишком не увлекайся.
И постепенно бездна начала вглядываться в меня. Своим черным бездонным глазом.
— Я всегда с тобой… — послышался леденящий душу шепот. Такой знакомый… — Я — внутри тебя. Отрицай меня, забывай меня, запирай внутри себя, но я — часть тебя. Я — это ты. Я — твоя сила.
Тот самый шепот, что преследовал её каждую ночь. Как только луну скрывала туча, как только последний фонарь был погашен. От него не было спасения, ведь это был её собственный голос. Нельзя убежать от себя. Нельзя убить собственную тень.
— Прими меня, ведь я люблю тебя. Прими… Прими. Прими.
— Цайиль! Цайиль, помоги мне! ЦАЙИЛЬ!!!
Она не ответила. Ангуль осталась одна. Она всегда была одна. Ты рождаешься один и умираешь один. Глубокой, тёмной ночью, пробудившись от кошмара и трясясь от страха в постели, Ангуль понимала это. И потому никто не придёт и не спасёт её. Но этого и не нужно. Пока я не боюсь, я сильнее.
— Правильно. Не бойся. Просто прими меня. Освободи меня. И ты станешь по-настоящему свободной.
— Принять?.. И как я это сделаю?
— Ты знаешь. В глубине души ты знаешь.
И вправду. В глубине души Ангуль знала, как её освободить. И знала, что сама должна её освободить, потому что если это сделает она, то та Ангуль, которую все знали, пропадет навсегда.
И Ангуль освободила её. Она вырвалась, словно птица, которую держали в клетке. Её тень, её отражение, такая похожая и в то же время другая, возможно, даже более настоящая, чем сама Ангуль. Их губы соединились в поцелуе. И сами они слились, и было это нечто сродни экстазу. Словно опьянение. Словно воссоединение с другом после многолетней разлуки. Словно первый и пылкий юношеский поцелуй. Словно родник, долго сдерживаемый камнем, наконец освободился.
Очнулась Ангуль уже другим человеком. Освобожденным. Счастливым. Цельным. Помирившимся с самим собой.
— Молодчина. Говорила же, что способная.
Ангуль взглянула на Цайиль, вытирающую пот с её лба. Теперь в ней не было ничего таинственного или пугающего. Это была просто женщина из далёких земель. Женщина, которая многое видела и многое знала.
— А пошли со мной? — вдруг предложила она. — Такому таланту пропадать нельзя.
— Но я вовсе не хочу отсюда уходить, — возмутилась Ангуль.
— А придется. Такую силу нужно учиться контролировать. Иначе она поглотит тебя.
— Я не знаю… Я не готова. Я не могу бросить свою семью. Пусть мы избрали неправильный путь, но мне нравится наша деревня. Наши люди добрые и веселые, а фрукты и ягоды у нас самые сладкие. Не хочу покидать эти места.
— Я понимаю, — склонила голову Цайиль, — Я приду через год. Буду ждать тебя здесь. И если ты не передумаешь, я уйду.
Она встала и отряхнулась.
— Ладно, бывай, мелочь.
Они разошлись в совершенно противоположные стороны. Ангуль — в сторону зажжённых фонарей и дыма из труб. Она — вглубь темного и враждебного леса.
*белые косы — то же самое, что и белая ворона.
====== Вечная зима в доме ======
Лето подходило к концу, урожай выдался не очень обильным, а голодных ртов в семье Мараб только прибавилось, ведь Умбре и жена Андуло родили. Миоло вскоре женился на одной из своих многочисленных поклонниц и уехал. Жара стояла невыносимая, старики говорили, что давно такой жары не было. Ангуль, проводя дни за сбором урожая и присматриванием за детьми, и думать забыла о Цайиль и магии. Тем более, что кошмары, как и говорила Цайиль, пропали, и дар вообще никак не проявлялся. Все её мысли заняли заботы о том, как бы побольше запастись на зиму, ведь здесь они холодные. Вина у них было хоть отбавляй, так что они могли расчитывать на помощь со стороны хозяина большой фермы, очень любящего выпить…
Но ближе к осени случилось несчастье. Налетела саранча и съела урожай. Саранча — это вообще враг сельских жителей, тем более, что ближайшая соседняя деревня, в которой они могли купить припасу, находилась за много верст.
В общем, начался голод. Чем ближе становилась зима, тем сильнее он становился. Старшие старались отдавать всё младшим, а сами голодали. Семья Мараб продала почти всё своё вино в соседнюю деревню в обмен на припасы. Так же поступили и соседи. Скотина тоже голодала, некоторые издохли. У Умбре пропало молоко, и ребёнка приходилось кормить коровьим. Да и вообще, сёстры заметно похудели и теперь не дразнили Ангуль из-за её худобы. Все ходили нервными, испуганными, с болями от голода в животах, и на этой почве постоянно ссорились друг с другом. Ангуль с ужасом ждала зимы.
И она пришла. Нежданная, незваная, принеся с собой холод, треск мороза по ночам и узоры на окнах. Всё стало белым, как смерть. Этот цвет считался здесь недобрым. Белую одежду надевали на мертвецов. Белые платья носили вдовы.
Смерть Умбре была первым ударом. Ушла она тихо, на рассвете, как уходят старики и болеющие лихорадкой. Это страшно потрясло всю семью, особенно Ангуль, которая очень любила её. Она помнила, как любила сидеть вместе с ней и её мужем, которого она привела к ним жить, сидеть и смотреть, как они плели браслеты из цветных ниток, склонив друг к другу голову, как настоящие голубки. И муж её был юным, безбородым и безумно влюблённым в свою жену. После её смерти он куда-то пропал, и больше его никогда не видели. Их детей взяла к себе жена Андуло и заботилась о них, несмотря на то, что на своих еле-еле хватало молока и сама она голодала. Мать и отец из-за Умбре очень сильно поссорились и перестали разговаривать. Отец теперь спал в гостиной. Теперь он стал ещё злее, чем прежде.
Отец осуждал Ангуль за то, что она в свои семнадцать всё ещё не замужем. Женихи, которых он предлагал, были один хуже другого, самый младший был старше неё на пятнадцать лет, самый красивый имел лохматую бороду и круглое пивное пузо, а его предыдущая жена куда-то от него сбежала. Ангуль была оскорблена этими предложениями, хоть и понимала, что такие браки были обычным явлением. Муж должен быть старшим и опытным, а жена — юной и нетронутой. Повезло, если они виделись до свадьбы. Повезло, если он хотя бы не бил её, а жена доживала до тридцати с частыми родами.
А потом у Ангуль появился поклонник. Пухлый, кудрявый и бородатый. Когда она сидела на веранде и пряла пряжу, он положил ей венок из цветов на колени (где он раздобыл цветы посреди зимы, не уточнил) и пропел песню о коже её цвета меди и манящем сияние шоколадных глаз, о листьях, вплетенных в её волосы цвета теплой южной ночи, о горделиво вскинутой дуге брови, о нежном трепете ресниц, об изящном стане и переплетениях узора на широком челе, о едва раскрытых устах, влажных и манящих, словно лепестки розы, покрытые росой. О прекрасных пальцах, окрашенных в цвета спелых плодов и аромате винограда, исходящего от пышного юного тела, о прикосновении нежной кожи, напоминающее дуновение теплого ветра, и взгляде, в котором прячется жаркое южное солнце. А ещё, что его любовь подобная пламени и бурлящей реке, что он будет влюбленных соловьем петь ей у её ног, что его благословила сама богиня любви Эхера, ниспослав ему такое сокровище, что его любовь вечна, он он будет осыпать её цветками роз и целовать её руки, что он готов содрать с себя кожу ради одного взгляда прекрасных блестящих глаз, небрежно и мимолетно брошенного, что он — её преданный пес, слуга. Когда его тирада под аккомпанемент струнных инструментов и трещоток сопровождающих его юношей и девушек, закончилась, всё, что Ангуль могла сказать, это было «ну дела». Уж чего-чего, а такого ответа незадачливый поклонник не ожидал. Он, конечно, опешил, а потом возмутился. «Он вообще думал о том, как это будет выглядеть со стороны?!» — подумала про себя Ангуль, глядя на вытянувшееся от изумление лицо мужчины.