— Мне институт не в тягость, — буркнула Хафиза, пряча от бабушки глаза.
— Что же тогда тебя мучит?.. Ну и молодежь пошла — от горшка два вершка, а уже всякие там волнения, секреты от родителей! В наше время девчонки в твоем возрасте еще только учились волосы в сорок косичек заплетать да бегали, как козлята, по улице, позванивая монистами. Обо всем прочем отец заботился… Вот я, к примеру, никаких хлопот не ведала. Выдали меня родители за доброго человека — и счастлива была. Детей нарожала. И не каких-нибудь: вон твой родитель каким большим человеком стал… Мне восьмой десяток уже, скоро жизнь кончится — и то печали в этом никакой не вижу. А ты утром уходишь в институт веселой, а вечером возвращаешься с кислым лицом, дочка. Будто на твои плечи возложили заботы обо всем мире. Пока жив-здоров отец, радовалась бы, веселилась бы, детка моя, ни в чем бы себе не отказывала! Я-то знаю, что говорю. Когда станешь взрослой да обзаведешься семьей, столько забот на голову свалится, некогда будет и волосы причесать. Попомнишь тогда мои слова, скажешь, права была бабушка. Ах, кабы были у меня сейчас такие славные отец и мать, знала б разве я горе!..
— И я горя не знаю, бабушка…
Бабушка призадумалась, сняла запутавшуюся в волосах внучки пушинку и спросила как бы между прочим:
— Давненько не подает голоса тот парень, что тебе все докучал звонками… Матушка говорила, что его видела… Будто бы неплохой парень этот твой знакомый…
— О ком вы говорите? Нет у меня никаких знакомых парней!
— Так-то уж и нет?.. — проговорила бабушка, потрепав ее по голове и пряча улыбку. — Что же с тобой тогда творится, бедняжкой?
— Ничего. Я просто устала.
Посидели молча. Потом бабушка вздохнула и, сказав: «Пойду подогрею тебе ужин», вышла.
Хафиза и впрямь чувствовала усталость. Медленно стянула с себя платье, разобрала постель и легла, решив, что не станет ужинать. Отвернулась к стене, закрыла глаза. И вдруг промелькнула мысль, что если пролежит этак неподвижно еще хотя бы несколько минут, то вряд ли встанет скоро. Опять врачи, микстуры, горькие порошки. Надоело!..
Хафиза, откинув ногами одеяло, порывисто встала и, босая, ветерком влетела в комнату, где находился телефон. Пол был холодный. Влезла с ногами в кресло и заказала срочный разговор с Ферганой.
В высоком трюмо, стоявшем в простенке между двумя окнами, Хафиза увидела свое отражение. Встала с места и медленно подошла поближе, внимательно рассматривая себя, полунагую. Обхватила ладонями талию. Тонкая талия — еще чуть-чуть, и пальцы бы сошлись. Плавно провела гибкими руками вдоль бедер. Выпрямила стан, тряхнула головой, рассыпая по плечам черные волнистые волосы и, прищурившись, повернулась к зеркалу вполоборота, будто хотела сказать: «Вы только взгляните, как я прекрасна! Вы разве видели у кого-нибудь такую фигуру?..» Забывшись, она вертелась перед зеркалом и так и эдак, меняла прическу, изображала на лице то веселье, то грусть, то недоумение…
Хафиза так увлеклась, что не заметила бабушку, вошедшую в комнату. Смешалась, зарделась вся, увидев ее рядом. Но та сделала вид, что ничего не заметила. Поставила на стол блюдо с дымящимся размазанным по нему машкичири, кашей из маша. Хафиза быстренько подсела к столу и взялась было за ложку. Но бабушка поморщилась и строго сказала:
— Оденься, девушка! Разве не совестно?
— А кого стесняться? Разве меня кто-нибудь видит?
— Слушай, что говорят тебе старшие. В комнате может быть шайтан.
— Никаких шайтанов нет на свете. Я не верю в эти сказки! — смеясь, сказала Хафиза. — Мне душно. Мне хочется скинуть с себя всю одежду!
— Тьфу, тьфу, тьфу! Ты что мелешь, бесстыжая? Или шайтан тебя уже опутал?
Хафиза рассмеялась громче прежнего.
— Придя с улицы, ты не помыла руки, негодница. Иди сейчас же умойся, потом сядешь ужинать. Почему тебе всякий раз надо напоминать об этом, как маленькой? Эх, молодежь, молодежь… — выговаривала бабушка, качая головой.
— Вы же ложку помыли, бабушка. Я буду есть ложкой. И руки у меня чистые.
— Ах, горюшко мое! Я тоже не здоровалась с шайтаном за руку, а воды не чураюсь. Ступай умойся, я тебе сказала!
Хафиза набросила халат и, не переставая смеяться, побежала во двор к колонке.
— С мылом умывайся, не как-нибудь! — донесся из комнаты бабушкин голос.
Хафиза забеспокоилась, что соседи могут услышать эти неуместные наставления и подумать, что она и впрямь грязнуля. Досадливо бросила, обернувшись: