В один из выходных дней Арслан возвращался с гапа. Это, конечно, был не такой пышный гап, какие закатывались до войны, но все же у Мусавата Кари собралось несколько человек. Поели, выпили, послушали патефон и рассуждения хозяина…
Арслан был в выходном пальто, шапке, он на ходу просматривал только что купленную в киоске газету. Падал пушистый редкий снег. Смеркалось. Арслан заметил неподвижно, как изваяние, сидевшую на скамеечке тетушку Мастурахон, убеленную снегом.
— Хе-о-ой, веселый парень! — крикнула женщина, устремив на него безжизненные глаза. — Наши дети проливают кровь, чтобы раздавить пачиста, а ты на гулянках развлекаешься? До каких пор будешь увиливать от фронта?
Арслан остановился, не зная, что ответить. Нервно мял он в руках газету. Женщина медленно приближалась.
— Глядите-ка, от него еще и водкой разит!
— Да не пил я, Мастура-хола!
— Ах, не пил? — Мастурахон вцепилась обеими руками в ворот Арслана, — Вот я тебя сейчас сама отведу в военкомат! Пусть мне ответят, почему мой сын погиб, а ты тут околачиваешься без дела!..
Арслан тщетно пытался освободиться.
На крик прибежали тетушка Салиматхон и Малика-апа. Поняв, в чем дело, они тут же поддержали Мастурахон.
— Отец твой горой стоял за советскую власть! Мать тоже души в ней не чает! А как до дела дошло, выгородила своего сынка! Что ты тут делаешь, если тебе по-настоящему дорога советская власть? А кончится война — такие, как ты, снова окажутся в седле! — старались перекричать одна другую Салиматхон и Малика-апа.
— Нет на тебя погибели! — хрипела Мастурахон, брызгая в лицо Арслану слюной, и изо всех сил рванула его за ворот.
Кто-то схватил его за волосы, кто-то ударил в лицо. Шапка упала в снег, от пальто оторвались пуговицы.
— Вот тебе, щеголь проклятый! Вот тебе!..
— Знаем мы тебя — два месяца на чердаке прятался под железной крышей!
— Кизил Махсум, прохвост, его всеми документами обеспечил!
— Проклятье тебе, бесчестный!
— Быть тебе закопанным в сырой земле!..
Арслан эти упреки сносил молчаливо. Его лицо было исцарапано. Он не сопротивлялся, только заслонялся руками от ударов.
Когда женщины устали махать руками, осыпая Арслана проклятьями, они направились к своим калиткам и исчезли.
Арслан подобрал шапку, приложил к исцарапанному лицу снег. Под ногами валялась втоптанная в грязь газета. Он медленно побрел домой.
— Вай, боже, что с тобой?! — вскрикнула в испуге тетушка Мадина, отперев сыну калитку.
— Упал.
— Лицо у тебя в крови!
— Упал, потому и в крови. В сандале у нас есть теплая вода?
— Сейчас вынесу.
Арслан умылся. Зашел в свою комнату и плотно затворил дверь. Разделся и лег. Завтра чуть свет надо идти на завод. Однако долго не мог уснуть…
Мадина-хола тихонько зашла в комнату, собрала одежду сына. На айване она долго счищала с пальто грязь, затем сидела при керосиновой лампе и, склонившись, пришивала пуговицы. Выстирав носки, повесила их под сандалом, чтобы поскорее высохли. А в душе ее росла тревога. Чувствовала, что сын что-то скрывает…
Биби Халвайтар днем занесла ключ и платок, оброненные вчера Арсланом, и подробно рассказала Мадине-хола о том, что вчера произошло с ее сыном. Она видела все в щель своей калитки. Вскипевшая Мадина-хола хотела было тут же бежать к этой щуплой и невзрачной Мастуре и поломать свою скалку о ее голову, но в следующее мгновение, немного поостыв, остановилась. Надо сначала обо всем узнать у Арслана.
Вечером, едва Арслан ступил на порог, она сказала:
— А ну-ка, пойдем, поговорю я с этими недалекими женщинами, подобными цепным собакам! Сватья мне все рассказала!
— Не надо, мама.
— Почему это не надо?
— Если им полегчало от этого, пусть…
— Как так? Они могут нападать на каждого, кто пройдет мимо?!
— У них сыновья погибли на фронте. Обида у них на сердце…
— Ты, что ли, убил их сыновей?!
— Они хотят, чтобы такие, как я, были там же и мстили за их сыновей.
— Ты же не сам остался! Тебя военкомат оставил!
— До этого им нет дела. Они презирают всякого, кто здоров, силен, а не померился силой с врагом. Считают, что только трусы сейчас не на фронте…
— Это ты-то трус? Я им покажу, какой ты трус! — Мадина-хола схватила снова свою скалку.
— Мама, успокойтесь. Я на них не в обиде. И вам не стоит браниться с этими женщинами. Лучше дайте мне поесть, я очень голоден.