— У меня три сына на войне. Было четверо, на одного пришла похоронная… Эти трое пишут, что крепко бьют фашистов — мстят за брата, — а под Москвой разгромили фашистов в пух и прах…
— И что же, по-вашему, приятель, все трое сыновей обманывают почтенного аксакала?
— Быть того не может, — проговорил старик. — Мои сыновья не могут обманывать.
— Вы же не были на фронте! — вспылил Баят. — Блаженствуете тут, а спорите с человеком, который кровь проливал! Выходит, я вру? Не сегодня-завтра немцы появятся в Ташкенте — вот тогда уж вы мне поверите!
— Не видать им нашего Ташкента как своего затылка! — резко ответил Арслан.
— Не пустим их в Ташкент, — поддержал его кто-то. — Много охотников было под нашим солнышком погреться, но все они обратились в пепел.
— Стало быть, не верите? — Баят обвел взглядом присутствующих.
— Не верим, — отозвался пожилой мужчина в полосатом халате. — Одного я не пойму: к чему вам, дорогой, обманывать людей?
Баят сник, взял пиалу с чаем. Рука его дрожала. На пальце сверкал перстень с крупным изумрудом. Недавно он похвалялся, что снял этот перстень с убитого им немецкого офицера. Баят старался держать пиалу так, чтобы перстень был всем хорошо виден. Он слегка подался в сторону Арслана и, растянув рот в улыбке, тихо спросил:
— Место Нишана занял? Смотри, чтоб худо тебе не было.
В пятницу, примерно через час после обеденного перерыва, в литейном цехе появился Джура-ака Самандаров. Он и Арслан, как всегда, отошли покурить. Как бы между прочим Джура-ака сообщил, что некий Дадашев устроился фотографом в одной из центральных фотографий, иногда бывает у Зиё-афанди, снимающего хижину с небольшим двориком на Шейхантауре. Туда же приходит Баят. Но они навещают Зиё-афанди всегда порознь, в разное время. А сегодня собрались все вместе, и, кроме того, туда явился еще какой-то человек. Необходимо увидеть его и запомнить внешность.
— Сейчас Нургалиеву позвонят из дирекции, чтобы он тебя отпустил. Ты должен пойти к Зиё-афанди. Надо придумать повод…
— Повод можно найти, — проговорил Арслан, вспомнив недавнюю встречу с Баятом у заводской столовой. На голове у Баята была новая каракулевая шапка. «Поздравляю с обновой! — сказал тогда Арслан. — Где раздобыл такую?» — «У Зиё-афанди», — ответил тот. «А можно ли и мне заказать такую?» — «Отчего же нет? Для добрых людей у него всегда припрятаны лучшие смушки». Вот вам и повод.
Самандаров помолчал, что-то прикидывая, потом сказал:
— Хорошо. А с работы ушел, почувствовав себя плохо, в поликлинику ходил.
Арслан кивнул.
Подошел Шавкат Нургалиев, толкнул Арслана в плечо:
— Тебя, друг, оказывается, руководство знает! Ступай, срочно в дирекцию вызывают!
Арслан и Джура-ака переглянулись.
Арслан поднялся по широким полуразвалившимся ступенькам к знаменитым большим воротам, сохранившимся с той поры, когда город был обнесен стеной, и, миновав Шейхантаурский базар, свернул в узкий переулок. Пройдя мимо минарета, гробницы Алимкулибека и Шейхантаура-бувы, расположенных на возвышенности, спустился на улицу Джар, которая по внешнему виду вполне оправдывала свое название, означавшее — Овраг. Около узенькой резной калитки, с которой слетела почти вся краска, остановился. Вокруг ни души. Тихо постучал. Через минуту кто-то не спеша приблизился к калитке, отбросил цепочку. Перед Арсланом предстала старуха со сморщенным, как запеченное яблоко, лицом.
— Ассалам алейкум! Могу я повидать Зиё-афанди?
— Он недавно ушел… — начала было старуха, но Арслан уже перешагнул порог и размашистым шагом направился к дому. — Подожди, сынок! Его нету!.. — Твердила старуха, еле поспевая за ним, и все пыталась схватить его за рукав.
Арслан зашел в прихожую и толкнул дверь справа. Сидевшие у сандала стремительно обернулись. Их было четверо. Зиё-афанди и Баят переглянулись. Баят еле заметно шевельнул бровями, что могло означать: «Я же говорил!» — и, осклабясь в недоброй усмешке, отвел взгляд. Остальных Арслан видел впервые. Один из незнакомцев поспешно убрал с сандала какие-то бумаги.
— Извините, уважаемый, я сказала в точности, как вы велели, а этот парень, словно языка нашего не понимает, побежал в дом впереди меня! — оправдывалась старуха.