Умид вернулся к лестнице. Медленно ступая по мраморным ступеням, стертым ногами студентов множества выпусков, спустился в фойе. Вахтер дремал на своем посту. Умид вышел во двор. И здесь ни души. Хотя нет, вон два маляра красят изгородь. Но ни тебе волейбольной игры, ни криков болельщиков. Даже всегда напористо бивший кверху фонтан и тот угас, а дно зацементированного бассейна устлано окурками, осколками стекла, щепками и всяким другим мусором. А ведь здесь, возле фонтана, излюбленное место отдыха студентов, здесь обычно разгорались самые шумные дискуссии. Ребята садились на широкий край бассейна и затевали споры по любому поводу: пользы ли больше или вреда человеку и растениям от минеральных удобрений, какое горючее используется для запусков космических кораблей, как осваивать иные планеты — посылать людей или роботов, говорили о последних играх любимых футбольных команд и снова возвращались к насущным проблемам сельского хозяйства… Немало истин было осмыслено на этом месте.
Постояв в задумчивости около фонтана, Умид пошел с институтского двора. Пересек прохладное фойе и вышел на улицу. От нагретого асфальта исходил горьковатый удушливый запах. Солнце палило что есть мочи. Вряд ли Хатам сейчас сидит дома и задыхается в своей душной комнате. Скорее всего, еще утром по холодку улепетнул на водохранилище поплескаться в воде и позагорать. Нет никакого смысла к нему ехать. В общежитие пойти? Едва ли он и там застанет кого-нибудь из знакомых. Сокурсники уже разъехались по распределению, а остальные студенты на каникулах. Умид почувствовал вдруг себя одиноким и всеми забытым в этом огромном, раскаленном, как тандыр, городе. Хотелось ругать себя последними словами за то, что не поехал с ребятами в кишлак, куда те звали его на все лето. Ну и тупоголовым надо быть, чтобы не оценить такой возможности. Разве не лучше было бы сейчас бродить по густым тенистым садам, подбирая в траве перезрелые фрукты, ходить по заре на рыбалку, купаться в речке, чем жариться все лето на этой каменной сковороде!.. Зато, конечно, он не встретил бы сегодня этой девушки. Хорошо бы ее повидать снова. К счастью, Умид знает, на какой улице более вероятно ее встретить. Он снова представил ее лучистый взгляд, доверчивую улыбку. Она помахала ему рукой на прощание. Это же все равно что сказать: «До свидания». Значит, она тоже подумала, что они еще встретятся!.. Правда, дочери таких видных людей, как Пулатджан-ака, бывают чаще всего заносчивы. Но она, кажется, не из тех воображал, которые напускают на себя спесь, стараясь подчеркнуть, что они не кто-нибудь, а дети авторитетных и заслуженных родителей, и даже на близких друзей поглядывают свысока. Нет, она не может быть такой. Хотя кто знает! Да, крепким тогда угостила она его снежком. А ростом была поменьше, чем теперь. Худенькой и нескладной была. Две маленькие косички торчали в разные стороны… Теперь она повзрослела, стала настоящей красавицей. Наверно, понимает, что бросаться снежками на улице уже ей не к лицу…
Умид такими представлял себе всех красавиц, когда читал старинные дастаны или поэмы древних поэтов… Но как же ее зовут? Умид никак не мог вспомнить имя этой девушки. Оно, кажется, тоже было у нее красивое…
Когда Умид отпирал свою калитку, его окликнула Чотир-хола:
— Сынок, да буду я твоей жертвой, поди-ка сюда, тебе вот письмо оставили…
Умид взял у нее листок бумаги, сложенный вчетверо, и начал читать. А старушка между тем рассказывала:
— Слышу, кто-то стучит в твою калитку. Вышла, смотрю — парни стоят. Говорю, его нету дома. Разве он не вышел бы до сих пор, если бы сидел дома? Вы так стучите, что калитка скоро упадет!.. А один твой товарищ, шутник, видать, и говорит: «Кто знает, может, он после того, как его пригласили учиться в аспирантуре, с нами попросту знаться не хочет! Тогда мы ему выломаем не только калитку!» И рассмешил нас всех, говорун этакий. Он-то и написал тебе это письмо.
— Они приглашают меня на свадьбу, тетушка, — сказал Умид, сворачивая письмо. — Один мой однокурсник женится. Не тот, что рассмешил вас болтовней, а тот, что рассмешил, может быть, своим ростом. Длинный такой, тонкий, как жердь. Вы его не могли не заметить.
— Заметила, сынок, заметила. Он в сторонке стоял. Я так и подумала, что на свадьбу зовут. Очень уж они веселые были. Дай-то бог счастливо прожить им и вместе состариться, аминь… Оно, правда, и не может быть по-другому. По нынешним временам парень и девушка, перед тем как пожениться, видят друг дружку, в кино-мино даже ходят, смотрят не только в лицо, душу разгадывают… А в былые-то времена, сынок, все не так было… Помню, брата моего, ныне уже покойного, решили оженить. Стали искать для него невесту. А как тут найдешь? Ни одной девушки никто никогда в лицо не видит. Только сватьям, конечно, дозволено хотя бы разок взглянуть на избранницу, одним глазком. Вот и провели отца моего и бедного братца. Может, ты не поверишь даже, но видит бог, что не вру, продавец халатов Махмудходжа так бессовестно и поступил — когда сватали, показал на смотринах свою младшую дочь, а когда начали играть свадьбу, подсунул моему братцу старшую, с длинным толстым носом и отвислой, как у верблюдицы, губой. Когда ее привели к жениху за гушангу — занавеску, за которой новобрачные должны провести первую брачную ночь, мой братец оторопел при виде невесты, чуть было не выскочил оттуда со страху. Да подумал, осмеют, мол, люди. Знать, такова судьба. И начиная с той злополучной ночи провел свой век с этой женщиной. На его счастье, она оказалась доброй и внимательной к нему. У них родились пятеро сыновей и трое дочек. И все мои племяши в люди вышли, слава богу. Вам, наверно, про Талиба Солмонова приходилось слышать? Он герой труда, его портреты в газетах часто печатают. А я прихожусь единственной тетушкой ему, знаменитому Солмонову, так-то вот, сынок…