Ровно в два, минута в минуту, у подъезда прозвучали два протяжных гудка профессорской машины. Через секунду в дверях показался высокий худощавый парень. Он, видимо, уже знал Умида в лицо, направился прямо к нему, заранее протянув обе руки, чтобы поздороваться: ибо знал, что хозяин посылает свою машину лишь за людьми уважаемыми, пользующимися у него авторитетом.
— Вы Умиджан? — подобострастно улыбаясь, осведомился он, пожимая ему руку.
— Да.
— Хозяин приказал доставить вас к нему домой. Едемте?
— Едемте.
Инагамджан взял было из рук Умида тяжелый портфель, но потом остановился.
— Свой багаж вы лучше оставили бы здесь. Зачем вам с ним таскаться? — посоветовал он.
— Пожалуй, вы правы, — согласился Умид и отнес портфель в кабинет.
Инагамджан уже включил мотор и сидел за баранкой.
— А где домулла живет? — спросил Умид, сев рядом с ним и захлопнув дверцу.
— Сейчас увидите, — сказал Инагамджан и плавно тронул машину, будто вез самого профессора, который не выносил резких толчков. — Он живет в Рабочем городке, у кольца десятого трамвая.
Сиденья в машине накрыты бордовым плюшем. На полу огненно-красный коврик. Заднее оконце задернуто шелковой занавесочкой.
Они выехали на центральную улицу и влились в общий поток автомашин. Умид взирал на пешеходов, снующих на тротуарах, со стороны взирал. И невольно испытывал сейчас какое-то превосходство над теми, кто шел пешком. Он был взволнован и чувствовал себя «халифом на час», будто бы неожиданно превратился в человека с высоким чином. Все-таки приятное это чувство, пьянит немного. Теперь ему понятно, почему говорят, что самое трудное испытание — это испытание славой…
В представлении Умида профессор Салимхан Абиди становился все более выдающимся человеком. Кажется, он, ведая о прежних мытарствах своего ученика, пригласил его в гости, думая, наверно: «Приди ко мне в дом, паренек, и будь своим человеком в моем кругу. У меня собрались крупные люди, которые тебе могут в будущем пригодиться. Ведь меня самого взрастили добрые люди, и я должен сделать то же самое, вернуть свой долг. Ты смышлен и хватаешь все на лету. Если всегда будешь таким же, я не пожалею сил и сделаю из тебя человека…»
Да, изо дня в день Умиду все больше нравился его наставник. А то, что домулла не всем по нраву и Умид не от всех слышит о своем руководителе только лестные слова, так это естественно — всем не угодишь…
— Вы что-то пригорюнились? — заметил Инагамджан, искоса взглянув на Умида.
— Задумался немного, — смутился Умид.
— О чем-нибудь грустном?
— Наоборот! Наш домулла широкой души человек. Мне повезло, что я работаю под его руководством…
— Желаю вам и в дальнейшем успехов! — сказал Инагамджан. — Вы правы, вашему домулле цены нет. Я прихожусь ему дальним родственником. Уже несколько лет шоферю у него. И не жалуюсь. Он и сам мне прилично платит, и, пока он занят, машина в моем распоряжении…
Машина, сбавив скорость, проплыла по тихой малолюдной улице, густо обсаженной кленами, за зеленью которых едва проглядывались беленые стены одноэтажных домов. Вскоре резко свернули на обочину и остановились перед большими железными воротами, выкрашенными в красный цвет. Инагамджан проворно выскочил из машины, нырнул в маленькую калитку и, погремев по ту сторону ворот засовом, с трудом развел в стороны тяжелые створки. Умид вышел из машины. Неподалеку от ворот в песке возились ребятишки, чумазые, босые, в старых тюбетейках. В сторонке стояли, степенно глядя на их игру, детишки, одетые по-праздничному: по всему видать, дети гостей.
Машина фыркнула, въезжая во двор.
Дом Салимхана-домуллы смотрел на улицу шестью окнами. Во дворе несколько человек накрывали на стол. Кто-то из шланга поливал двор. Поставив машину в гараж, Инагамджан поманил Умида, приглашая следовать за ним. Он подвел его к людям, хлопочущим у стола, и представил, сказав, что это ученик домуллы. Умид обменялся со всеми рукопожатиями. В это время на айван вышел одетый в полосатую пижаму хозяин и облокотился о перила.