Уродство, чёрт побери, он хотел сказать, уродство! Сердце замирает и я крепко сжимаю зубы. Оля, милая, где ты? Ты мне так нужна. Мне просто необходим мой свет! Тьма всё гуще…
— Врождённое, — сухо отвечаю я, — Родовая патология. Но это тоже записано в моём деле. Может быть перейдём к сути?
Под торжественные аккорды «Осени» гость покашливает и я вновь слышу знакомый шелест. Опять усиливаются звуки дождя, точно хищный зверь начинает подкрадываться из мрака, обдавая меня своим смрадным дыханием. Сирены тревоги орут из последних сил и я сжимаю ленту Ольги так, словно это — якорь способный удержать меня в центре безумного урагана.
Ольга — мой свет.
Тонкие пальцы любимой, коснувшись моих висков, подарили воистину невероятное ощущение: впервые, за три десятка лет, я увидел настоящий свет. Я познавал мир глазами Оли и она была моим истинным светом — дорогой сквозь мрак.
Моя любовь. Моя жизнь. Мой свет.
— В нашем распоряжении имеется предмет, который оказался в руках одного человека в момент его гибели, — голос Котова кажется завыванием стаи волков в бездне холодной ночи, а вонь гнилого цитруса выворачивает желудок, — Возможно, вам удастся рассказать, как произошло преступление и кто повинен в убийстве.
— Мы больше не занимаемся следственной практикой, — тихо отвечаю я, понимаю, что предопределённое смотрит прямо на меня и давление его взгляда я ощущаю на лице, — Слишком рискованно. Из всей группы в живых остались только мы, двое.
— Это не займёт много времени, — вновь смешок и в нём торжество всемогущего рока, — Попробуйте. След должен быть совсем свежим. Протяните руку.
Не в силах сопротивляться угрюмой мощи, наполняющей голос Котова, протягиваю свободную ладонь и в неё ложится бумажный свёрток. Газета, это — точно газета, причём довольно старая, успевшая напитаться соками времени, его чаянием и болью.
— Ну и? — голос уносится прочь, а я проваливаюсь в бездну.
Боль! Невыносимая боль от множества порезов лишает сил, вынуждая с трудом ползти по ковру, пропитанному её собственной кровью. Нужно ползти, нужно найти что-то, способное указать путь, спасти…
Дьявол, смердящий гнилым мандарином, наносит ещё один удар по лохмотьям спины и сознание почти покидает израненное тело. Необходимо собраться. Нужно доползти, спасти!
Как она могла забыть этот старый метод защиты, когда враждебные мысли скрываются за щитом дурного запаха? Почему не вспомнила, до того, как стало слишком поздно?
В руке оказывается старая газета, до этого лежавшая на столе и пальцы сжимаются, сминая шелестящую бумагу. Передать! Спасти…
— Ну что, получилось?
Вновь «Зима». Холодные чистые звуки словно изгоняют назойливый стук дождя и он отступает всё дальше. Сирены смолкают и наступает покой. Нет смрада, ничего нет. Только злобный клубок тьмы пульсирует рядом, изготовившись выпустить смертоносные лезвия. Вступают скрипки.
— Вот здесь, — голос дрожит, когда я кладу газету на стол и похлопываю рукой по бумаге, — Что-то мешает. Не посмотрите? Может, пятно?..
Я отпускаю ленту, зажатую в кулаке и перехватив свободный конец, набрасываю на горло глухо сопящего Котова. Несколько мгновений он не может понять, в чём дело и лишь после начинает метаться, пытаясь освободиться. Это — сильный мужчина и опытный убийца, но я удерживаю хватку.
Удары. Много ударов. Рёв взбешённой твари, пытающейся вырваться на свободу. Хруст сломанной мебели и звон битой посуды. А потом всё утихает.
Некоторое время я продолжаю тянуть за концы ленты, а потом понимаю, что в мире тишины звучит лишь моё дыхание и разжимаю ладони.
Если бы у меня были глаза, я бы плакал.
Но у меня нет глаз.
У меня больше не осталось ничего.
Мой свет…
Мой свет умер.