Шейн сказал:
— А мое письмо начиналось так: «Я буду писать это письмо, пока в силах. Я люблю мою сестру и всегда прощал ей все, что бы она ни делала, потому что я слишком слаб, чтобы сопротивляться, но я больше не могу…»
Он прервал цитирование, заметив:
— Это был конец строчки.
Он вынул письмо из кармана и заглянул в него:
— Случайно строчка в середине вашего письма кончалась словами: «…больше не могу молчать». После того как два письма были разорваны между строк, составленное заново послание читается так, словно это продолжение одной фразы… а смысл таков, будто Марвин собирается покончить жизнь самоубийством, а не опасается, что Чарльз убьет его. Очень ловко. И вы продолжали лгать вместе?
— Что я еще могла сделать? — она плакала навзрыд.— Чарльз уже решил, что убьет Марвина, и грозил, что убьет меня, если я не…
— Ты, проклятая лживая сука! — Чарльз сидел на полу, руки его были заломлены за спину и скованы наручниками, в глазах горела исступленная ярость, на губах выступили пузырьки пены.— Я все сделал для тебя, будь ты проклята, когда они выкопали твою паршивую собачонку. Я знал, что они найдут твой стрихнин у нее в брюхе,— тот, что ты готовила для Генриетты. Я тебе сказал вчера, зачем я сцапал девчонку — потому что нашел стрихнин в твоей сумочке после того, как ты начинила им цыпленка, чтобы забить его Генриетте в глотку.
— А я сказала тебе, что не делала этого! — завизжала Анита, взвиваясь из глубины кресла.— Я никогда не видела стрихнина и ничего не делала с Джоном.
Шейн довольно невежливо толкнул ее обратно в кресло и рявкнул:
— К дьяволу все это! Говорите, что с Люси. Что с ней сделал Чарльз? Где она?
— В лодочном сарае. Она была в лодочном сарае вчера ночью. Но Чарльз сказал…
Шейн вихрем пронесся мимо нее, гаркнув Петри и Доновану:
— Стерегите всех!
Он промчался по коридору и через кухонную дверь, через стоянку, мимо гаража вылетел на тропинку, спускавшуюся к лодочному сараю внизу, под обрывом.
Он сломя голову скатился по деревянной лестнице, прыгая через три ступеньки, и когда достиг деревянного причала, где они с Рурком высаживались прошлой ночью, то увидел на дверях сарая висячий замок.
Дверь была непрочной на вид, и он лишь на мгновение задержался перед ней, отступив на несколько шагов и опустив левое плечо, потом ринулся вперед и всей массой врезался в дверь возле самого замка.
Потемневшее от непогоды дерево раскололось в щепки, освободив проход. Шейн шагнул в зияющую дыру и увидел катер, пришвартованный в носовой и кормовой части. Швартовы были достаточно длинными, так что катер мог подниматься и опускаться во время прилива и отлива.
Он нашел выключатель возле выломанной двери, схватился за него и при свете увидел фигуру девушки, обреченно свернувшуюся в углу под наброшенным на нее рваным одеялом.
В два прыжка он был в углу и сдернул одеяло с Люси Гамильтон. Она была полностью одета, лежала на боку, тело было согнуто в дугу, запястья накрепко привязаны к лодыжкам, рот заклеен широкой клейкой лентой.
Ее глаза были широко открыты и не мигая смотрели вверх, на него, и он опустился на колени рядом с ней, давясь проклятиями и нежно приговаривая:
— Морская пехота пошла на приступ, ангел мой.
Он разрезал веревки, связывавшие ее запястья и лодыжки, и осторожно распрямил ее спину на неструганых досках. Затем он принялся растирать сведенные мускулы ее ног, сгибать и разгибать то одну, то другую ногу медленно и осторожно, чтобы восстановилось нормальное кровообращение. Потом он склонился над ней и, улыбнувшись в широко открытые карие глаза, осторожно подцепил ногтем кончик липучки, заклеивавшей ее рот, предупредив:
— Будет немножко больно, ангел мой. Он положил твердую широкую ладонь другой руки ей на лоб, прижал ее голову к полу, хорошенько захватил конец ленты и содрал всю одним сильным рывком.
Она мучительно застонала, и он почувствовал горячие слезы на своей ладони. Он поднял ее на руки, как маленького ребенка, и, крепко прижав ее лицо к своей груди, нежно прикасался губами к спутанным кудрям и бормотал замечательные глупости, которые оба помнили много лет спустя.
Когда она перестала дрожать и плакать и обрела способность говорить тихим голосом, все еще дрожавшим от перенесенных страданий, он продолжал крепко держать ее в объятиях, и она ответила на вопросы, на которые ему необходимо было получить ответ.
— С тобой все в порядке, Люси? Ты понимаешь, что я имею в виду?
Она прошептала:
— Да.
— Кто тебя сюда заманил?
— Чарльз. Он позвонил…
— Мне неважно, как он это проделал,— отрывисто сказал Шейн.— Побереги дыхание для важных вещей. Чарльз убил Роджелла?
— Я так не думаю. Он и Марвин… разговаривали. Он сказал Марвину, что Анита сделала это, а он хотел спасти ее.
— Марвин поверил?
— Я думаю, да. Он был хороший, Майкл. Не вини Марвина. Он был… пьяница, но славный. Он спорил с Чарльзом из-за меня. Он грозил сообщить тебе обо всем. Даже после того, как Чарльз предложил меня ему. Понимаешь? Мое тело. Я должна была умереть каким-то образом, как только исполню свою роль. О Господи, Майкл! — она бурно содрогнулась и истерически разрыдалась в кольце его рук, тщетно пытаясь сдержаться.
— Мне было так страшно,— простонала она, приглушенно всхлипывая у него на груди.— Лежать здесь час за часом, ничего не зная и ожидая…
Руки Шейна крепче охватили ее, и его тело поглотило звук ее голоса.
Все еще крепко прижимая ее к себе, он поднялся на ноги и вынес ее наружу через выбитую деревянную дверь на солнечный свет. Ее рука крепко обвивала его шею, когда он нес ее по лестнице и вокруг дома к парадному входу, где он припарковал свою машину. Он открыл заднюю дверцу, осторожно позволив ей соскользнуть на подушки сиденья, и сказал:
— Вытянись и попробуй расслабиться. Я пошлю горничную, чтобы принесла стакан воды, тебе надо попить… Я буду готов отвезти тебя домой через несколько минут. Ты выдержишь?
Люси открыла глаза и робко улыбнулась, глядя вверх, в его озабоченное лицо:
— Я сейчас что угодно выдержу.
Она удовлетворенно вздохнула, и ее ресницы, затрепетав, опустились снова.
Глава XIX
Картина не слишком изменилась, когда Шейн вернулся в кабинет. Петри и Донован стояли на страже в арке, Анита съежилась в том же кресле, и Чарльз так же сидел на полу с руками в наручниках, заломленными за спину. Пибоди переместился к бару и смешивал коктейль, а Генриетта воспользовалась отсутствием Шейна, чтобы сделать себе виски с содовой и со льдом, причем преобладало виски. Адвокат все еще окаменело сидел на своем стуле, и по его лицу было ясно, что больше всего он хотел бы оказаться в любом другом месте.
Никто не произнес ни слова, когда Шейн прошел между Петри и Донованом. Крупное лицо рыжеголового детектива было бесстрастно. Он прошагал через комнату, остановился прямо перед Чарльзом и впился в него взглядом. Шофер вскинул голову, глядя на Шейна снизу вверх и бормоча что-то вызывающее. Шейн со всего размаха влепил ему пощечину. Звук удара разнесся по всей комнате. Чарльз повалился на бок. Все еще не говоря ни слова, Шейн наклонился, рывком вернул его в сидячее положение и отвесил ему оплеуху по другой щеке. Чарльз повалился на пол, как кегля. Анита принялась рыдать в своем кресле.
Шейн снова небрежным рывком выпрямил шофера и сказал весело:
— Хорошая потеха, Чарльз. Я могу так забавляться целый день без усталости. Ты собираешься заговорить?
— Я это для нее сделал,— буркнул тот.— Я знал, что если вы найдете стрихнин в Дэффи, то подумаете, что она подсыпала то же самое старику. Я не собирался обижать девушку. Я хотел только, чтобы не делали вскрытия.
— А Марвин все испортил, застукав тебя с Люси и пугая ответственностью за похищение,— соболезнующим тоном сказал Шейн.
— Даже когда я объяснил ему, что делаю это только для защиты его же сестры,— пожаловался Чарльз с выражением праведного негодования.— Я не мог позволить, чтобы… Поэтому я попробовал запугать его. Откуда мне было знать, что этот дурак так напьется, что покончит с собой?